– А вы кто?..

– Ты нормальная, да? – вступает бородатый. – Опергруппа, сказали уже.

Перед лицом у меня оказывается пластиковый бейдж в руке усатого. Читаю…

– СНК? Наркоконтроль?!

– Вот именно.

– А при чем тут?..

– Это тебе лучше знать, при чем тут наркоконтроль. – Усатый убирает бейдж и смотрит на меня, наклонившись вперед и вывернув шею, – смотрит с открытой неприязнью, даже с брезгливостью. Вблизи вижу, что свои идиотские усы он носит, чтобы скрыть шрамы от операции, – должно быть, родился с волчьей пастью.

Так… Ника, великая и ужасная, крутая Ника! Думай, что делать! Как выбраться? Как остановить эту машину? Как заставить их отпустить тебя? Думай! Там Алеша, там Мария. Там жизнь и смерть. Там все решается, висит на краю пропасти – сейчас!..

Усатый опять отворачивается к окну.

Влетаем в тоннель – в пунктир темных провалов и вспышек желтых фонарей.

Думай! Что им сказать? Упросить? Разжалобить? Разыграть какой-нибудь припадок?.. Да видели они всё это!.. Начать заигрывать? Ха! Ты смешная, Ника!.. Припугнуть?.. Может, рассказать про Марию, про то, что речь идет о ее сыне? Не поверят. А если они слышали про Марию в новостях? Да какой там! Радио и сайты, которые могли о ней сообщить, для этих парней – либеральная помойка. А если даже и слышали, она теперь – враг. Даже хуже врага – перебежчица. И эти только обрадуются возможности сделать ей зло… Ника, ну же!.. А что тут придумаешь? Если и можно что-то сделать, то только откупиться! Господи! Чем? Чем ты откупишься?! Это же наркоконтроль! Статья два-два-восемь. От восьми лет и выше. Наверняка тут речь идет о миллионных откупах!.. Ника, думай, тупая шалава!.. Тебя ведь уже заметали за наркоту. Точнее, не тебя, а Дэвида. Помнишь – лет пять назад, в бухте Халонг?..

И чего нас понесло в этот Вьетнам! И зачем только Дэвид вздумал курить косяк прямо в арендованной лодке! И наш лодочник, тихий, маленький вьетнамец, тут же сдал нас – помяукал что-то в телефон, глядя на нас с умильной рожей, и на берегу нас уже ждали трое полицейских – таких же плюгавых, как и все местные, в таких же, как у всех, соломенных колпаках и в какой-то смешной скаутской форме. А дурень Дэвид еще пытался качать права, и не давал им обыскать рюкзак, где лежал пакет с травой, и орал на них по-английски. И если бы не мой российский паспорт, гнить бы нам до сих пор в какой-нибудь ханойской яме с крысами. Или – только Дэвиду. «Рюссе, рюссе, нга, – лопотали полицейские и отталкивали меня, – рюссе, гоу хоум». А сами уже доставали наручники для Дэвида. А я хватала их за руки и причитала: «Ноу, гайз! Хи из май хазбенд. Ноу! Пожалуйста! Сиву-лонг-чо! Раша, Вьетнам, тинь-бан, дружба! Америка из шит!..» И прокатило! Они забрали только Дэвидов настоящий «Патек Филипп», и мои китайские «Радо», и дешевый кулон с белым опалом, и еще баксов триста-четыреста. Ну и траву, само собой… И что? И зачем ты сейчас об этом вспомнила, идиотка? Скорей всего, это были никакие не полицейские – обычные разводилы. Да и хрен с ними! В любом случае сейчас и тремя «Патек Филиппами» не откупишься!.. А вспомнила ты это, потому что боишься. И не за Алешу и Марию. За себя. А Дэвид – твоя обычная внутренняя защита, ты всегда цепляешься за него, когда тебе плохо…

Вылетаем из тоннеля, впереди – пробка. Громко крякает пугалка. Похоже, это мы крякаем. Наверное, у нас и мигалка есть. Нам дают дорогу – освобождают левый ряд… Ника, думай уже!.. Почему тебя замели? Из-за протестов в хосписе? Считают тебя главной зачинщицей? Да ладно! В любом случае ты – только одна из. Тогда почему? Кто-то тебя подставляет?.. Вот ч…! Ведь кто-то тебя подставляет!..

Похоже, приехали. Огибаем бетонные кубы перед воротами – как будто кто-то собирается атаковать их СНК на танке! Перед нами отъезжают ворота со спиралью колючки поверху. Меня отстегивают от сиденья и ведут к боковой двери четырехэтажного дома. Дом раскрашен неожиданно ярко – на фасаде психоделические желтые и лиловые полосы. Поручили раскраску арестованным кокаинистам?..

Пока меня волокли к машине от хосписа, с меня слетели сабо. Так что я топаю в белых махровых носках. Шапочка тоже слетела. Мотаю головой, пытаясь откинуть с лица рассыпавшиеся волосы. Наручники с меня так и не сняли. Бородатый ваххабит придерживает и направляет меня за локоть. Перед дверью, к которой мы идем, – большая лужа. Останавливаюсь на ее кромке. Усатый шлепает по луже к двери, а ваххабит подталкивает меня:

– Давай, идем, ну!..

Потом соображает, что я – в носках, дергает меня в сторону и обходит со мной лужу. И на том спасибо.

Внутри здания минуем пост охраны и поднимаемся на второй этаж. Кабинет, куда меня вводят, похож на нашу процедурную – все в нем белое, железное, даже решетка на окне белая. Только лежанки нет.

– Отдайте телефон. Я имею право на звонок.

– Э, ты со следователем будешь говорить про телефон, – вяло бросает ваххабит и уходит. Со мной в кабинете остается усатый, садится за стол, достает из ящика какие-то бланки, начинает писать. Мне сесть никто не предлагает, поэтому сама сажусь на стул у стены. Руки, скованные за спиной, позволяют сидеть только на краешке стула…

То, что со мной происходит, перестает быть абсурдной неожиданностью и начинает все больше давить как страшная реальность… И я, кажется, догадываюсь, что случилось… Сволочь! Вот сволочь! Только он – только Зорин – мог это сделать. И если он меня действительно подставил, то что это значит? Что у них может быть на меня? Подложные результаты моих анализов? Подтасованные цифры в журналах расхода препаратов? Да. Ко всему этому он имеет доступ. И тетка из нашего СНК с ним все время якшается. Может, и квасит с ним на пару… Значит, меня обвинят в краже с целью потребления… А если с целью сбыта? У-у, тут и десяткой не отделаешься! Я ведь когда-то изучала эту проклятую наркостатью два-два-восемь, которая висит над всеми нами в хосписе как дамоклов меч…

Возвращается бородатый ваххабит. Приводит двух парней бомжеватого вида. Они остаются стоять у дверей. Усатый отрывается от писанины, говорит:

– Так, Фомичева. Это понятые. Сейчас мы тебя обыщем в их присутствии. Встань.

Обыщут? В животе появляется колючий холод. Как это они будут меня обыскивать?.. Ваххабит берет за локоть, заставляет встать. Сразу же уверенно лезет в карман моей робы и достает прозрачный пакетик, туго набитый какими-то белыми пилюлями.

– Твое? – спрашивает усатый.

– Что?.. Что это?.. Нет, не мое, конечно!

– Я так и думал, – гнусавит усатый. – Понятые, подойдите, распишитесь.

Бомжеватые типы подходят к столу, чиркают что-то в бумажках и молча выкатываются из кабинета. На этом обыск заканчивается.

Ваххабит снимает с меня наручники. Но только затем, чтобы перецепить их вперед.

– Фомичева, подойди, распишись. – Усатый пододвигает листки на столе и кладет сверху ручку.

– Ничего подписывать не буду. Дайте позвонить. Вызовите адвоката. – Я отступаю назад и опять сажусь на стул.