Громким шепотом произнес я имя Луи. Подождал. Изнутри недоносилось ни звука. Казалось, дом вообще вот-вот развалится. Я медленноприблизился к двери.

– Луи, – повторил я. – Луи, это я, Лестат!

Я осторожно шагнул внутрь среди куч и стопок пыльныхпредметов. Совершенно ничего не видно! Но я все-таки разглядел письменный стол,белеющую бумагу, а рядом – свечу и книжечку спичек.

Дрожащими пальцами я попытался чиркнуть спичкой, но преуспеллишь после нескольких попыток. Наконец я поднес ее к фитилю, и комнатаосветилась ярким светом, выхватившим из темноты красное бархатное кресло – мое– и прочие вещи – потрепанные и в запущенном состоянии.

Меня охватила волна сильнейшего облегчения. Я здесь! Я почтиспасен! И я не спятил. Вот мой мир – жуткий, захламленный, невыносимый домишко!Луи придет. Луи придет, и, должно быть, скоро; Луи почти уже здесь. Я буквальнорухнул в кресло, полностью опустошенный. Я положил руки на Моджо, почесал емуголову и погладил уши.

– Пришли, собака, – сказал я. – И скоро мыпогонимся за дьяволом. Мы уж найдем способ с ним справиться. Я понял, что меняопять знобит, а в груди образуется знакомый симптоматичный застой. –Господи, только не это, – произнес я. – Луи, иди сюда, ради всегосвятого, приходи! Где бы ты ни был, возвращайся скорее. Ты мне нужен.

Я уже было сунул руку в карман в поисках одного измногочисленных бумажных носовых платков, которые навязала мне Гретхен, когдаосознал, что слева от меня, всего в дюйме от подлокотника, стоит некая фигура,а ко мне тянется очень гладкая белая рука. В ту же секунду Моджо вскочил наноги, испустил свой самый злобный, самый грозный рык и, видимо, атаковал фигуру.

Я попытался крикнуть, представиться, но не успел я открытьрот, как меня кинули на пол под оглушительный лай Моджо, и я почувствовал, чтона горло мне наступает подошва кожаного ботинка, она нажимает почти до костей,причем с такой силой, что они вот-вот сломаются.

Я не мог ни говорить, ни высвободиться. Из глотки собакивырвался громкий, пронзительный вопль, потом она тоже умолкла, и я услышал, какее тело с приглушенным звуком опустилось на пол. Я почувствовал его вес насобственных ногах и беспомощно, отчаянно, в диком ужасе принялсясопротивляться. Рассудок окончательно покинул меня, когда я вцепился впригвоздившую меня к полу подошву, когда я замолотил кулаками по мощной ноге,когда хватал ртом воздух, испуская хриплые нечленораздельные звуки.

– Луи, это я, Лестат! Я в человеческом теле!

Нога нажимала все сильнее и сильнее. Я задыхался, кости ужебыли почти раздавлены, но при этом мне не удавалось произнести хотя бы слово,чтобы спастись. Надо мной в полумраке вырисовалось его лицо – едва уловимоесияние белой плоти, которая и на плоть-то не была похожа, изящные симметричныекости, тонкая полусжатая ладонь, парящая в воздухе, что явно означалонерешительность, и глубоко посаженные глаза, горящие легким зеленым свечением,взирали на меня без малейшего ощутимого признака эмоций.

Вся моя душа криком повторяла эти слова, но разве он хотькогда-нибудь мог проникнуть в мысли своей жертвы? Я – да, но не он! О Господи,помоги мне, Гретхен, помоги мне, кричала моя душа.

Когда нога, наверное, в последний раз увеличила давление, я,отбросив всякую нерешительность в сторону, вывернул голову вправо, отчаянносделал неглубокий вдох и выжал из сдавленного горла единственное хриплое слово:«Лестат!», – все это время безнадежно показывая на себя большим пальцемправой руки.

На большее я не был способен. Я задыхался, и на менянакатила тьма. В добавление к этому я испытал приступ абсолютной удушающейтошноты, и в тот момент, когда мне уже стало все равно, так как в головеобразовалась в высшей степени приятная пустота, давление прекратилось, яперекатился на живот и оперся на руки, не в состоянии сдержать бешеный кашель.

– Ради Бога! – вскричал я, выплевывая слова междухриплыми болезненными вдохами. – Я – Лестат. Я – Лестат. Я в этом теле. Тычто, не мог дать мне возможность поговорить? Неужели ты убиваешь всякогозлосчастного смертного, который забредет к тебе домой? Где же древние законыгостеприимства, чертов дурак? Какого дьявола ты тогда не поставишь железныерешетки на дверь?

Я с трудом встал на колени, и тут тошнота победила. Менявырвало мерзким ручьем испорченной пищи прямо в грязь и пыль, я отшатнулся отрвоты, окоченевший, несчастный, и уставился на него.

– Ты что, убил собаку? Чудовище! – Я бросился набезжизненное тело Моджо. Но он не умер, просто потерял сознание, и я сразуощутил медленное биение его сердца. – Ох, слава Богу, если бы ты убил его,я бы никогда, никогда, никогда тебя не простил.

Моджо издал слабый стон, потом пошевелил одной лапой, азатем и другой. Я положил руку между его ушей. Да, он возвращается. Онневредим. Но что за гнусное испытание! Не где-нибудь, а здесь дойти до самогопорога смертной смерти! Взбешенный, я метнул взгляд на Луи.

Он стоял очень спокойно, скрывая свое изумление. Грохотдождя, мрачные живые звуки зимней ночи – все внезапно как будто испарилось,стоило мне посмотреть на него. Никогда не видел я его смертными глазами.Никогда еще мне не открывалась такая болезненная, призрачная красота. Каксмертные могли принимать его за человека, когда он попадался им на глаза? Его руки– словно руки оживших гипсовых святых в тенистых гротах. А лицо – совершеннолишенное чувства, глаза – никакие не зеркала души, но красивые, похожие надрагоценные камни светильники.

– Луи, – сказал я. – Случилось самое худшее.Самое-самое худшее. Похититель Тел совершил обмен. Но он украл мое тело и ненамерен его возвращать.

Внешне в нем не произошло никаких перемен. Больше того, онвыглядел таким безжизненным и недобрым, что я внезапно ударился в потокфранцузских слов, выплескивая на него каждый образ, каждую подробность, какуютолько мог припомнить, в надежде пробудить в нем хоть какие-то эмоции. Яописывал наш последний разговор в этом самом доме, краткую встречу в соборе. Янапомнил его предостережение – не разговаривать с Похитителем Тел. И признался,что не смог устоять перед предложением последнего, что отправился на север,чтобы встретиться с ним и принять его предложение.

Тем не менее в его безжалостном лице не мелькнуло ни искрыжизни, и я неожиданно замолчал. Моджо пытался устоять на ногах, иногда из пастиего вырывался стон, и я медленно обнял его правой рукой за шею, прижался кнему, стараясь перевести дух и успокоительным тоном объясняя ему, что теперьвсе в порядке, что мы спасены, что ему больше ничто не угрожает.

Луи медленно перевел глаза на животное, потом снова на меня.Постепенно его застывший рот смягчился – чуть-чуть. Потом он потянулся и поднялменя на ноги без помощи или согласия с моей стороны.