Меня потрясло, что она кивнула в ответ с понимающимвыражением лица.

– А если бы ты пошел со мной, – ласково сказала она, –Вампир Лестат погиб бы, правда? В своем искуплении.

– Да, погиб бы. Он бы умер медленной, ужасной смертью,погрязнув в мелкой неблагодарной работе, ухаживая за бесчисленными армиямибезымянных, безликих, вечно нуждающихся людей.

Мне вдруг стало так грустно, что я не мог продолжать. Яустал противной смертной усталостью. Я вспомнил свой сон и обращенную к Клодииречь, которую я теперь пересказал Гретхен, и я узнал себя лучше, чем когда-либопрежде.

Я подтянул колени, обхватил их руками и уткнулся в нихголовой.

– Я не могу, – едва слышно произнес я. – Я не могузахоронить себя заживо, как ты. И не хочу, как это ни ужасно. Не хочу! И я неверю, что это спасет мою душу. Я не верю, что это важно.

Я почувствовал, как она положила ладони мне на руки. Она гладиламеня по голове, отведя со лба волосы.

– Я понимаю тебя, – сказала она, – хотя ты изаблуждаешься.

Я взглянул на нее и коротко засмеялся. Потом поднялоставшуюся от пикника салфетку и вытер нос и глаза.

– Но я не поколебал твою веру, да?

– Нет, – ответила она. На этот раз ее улыбка быладругой, более теплой и по-настоящему светящейся. – Ты подтвердилее, – шепотом проговорила она. – Какой же ты странный, и какое чудо,что ты пришел ко мне. Я почти верю, что твой путь для тебя вернее. Кем еще тымог стать? Никем.

Я сел поудобнее и отпил вина. Оно уже согрелось от огня, носохранило приятный вкус, и по моему сонному телу разлилось удовольствие. Явыпил еще. Я поставил бокал и посмотрел на нее.

– Хочу задать тебе один вопрос, – сказал я. – Ответьмне от чистого сердца. Если я выиграю мою битву – если получу назад своетело, – ты хочешь, чтобы я пришел к тебе? Ты хочешь, чтобы я доказал, чтоговорил правду? Подумай, прежде чем отвечать. Я хочу прийти к тебе. Правдахочу. Но не уверен, что для тебя так будет лучше. У тебя почти идеальная жизнь.Наш небольшой плотский эпизод не мог отвратить тебя от нее. Я был прав, не такли, в том, что говорил раньше? Теперь ты знаешь, что для тебя эротическиенаслаждения не так уж важны, и в ближайшем будущем вернешься на работу вджунгли.

– Ты прав, – ответила она. – Но тебе следуеткое-что знать. Сегодня утром был момент, когда я подумала, что могу от всегоотказаться – лишь бы остаться с тобой.

– Нет, только не ты, Гретхен.

– Да, я. Я чувствовала, как меня уносит, как раньше уносиламузыка. И если бы ты сказал: «Пойдем со мной», – даже сейчас я могла быэто сделать. Если бы твой мир существовал на самом деле… – Она замолчала, пожавплечами, слегка встряхнула волосами и снова разгладила их. – Смысл целомудриязаключается в том, чтобы не влюбляться. А в тебя я могла бы влюбиться. Я этознаю.

Она на миг умолкла и добавила тихим взволнованным голосом:

– Ты мог бы стать моим Богом. Это правда.

Ее слова испугали меня, но я немедленно почувствовалбесстыдное удовольствие и удовлетворение, грустную гордость. Я старался неподдаваться чувству постепенного физического возбуждения. В конце концов, онане понимает, что говорит. Не может понять. Но в ее голосе и поведенииприсутствовало что-то очень убедительное.

– Я уезжаю, – сказала она прежним голосом, полнымуверенности и смирения. – Наверное, я уеду через несколько дней. Но да,если ты заберешь назад свое старое тело – ради Бога, приходи ко мне. Я хочу… Яхочу знать!

Я не ответил. Я слишком запутался. Потом я выразил это вслух.

– Знаешь, в некотором ужасном смысле, когда я приду к тебе иоткрою свою истинную сущность, ты, может быть, разочаруешься.

– Как это может быть?

– Ты считаешь, что я – возвышенный человек, а все, что яговорил, – моя духовная сущность. Ты рассматриваешь меня как безумца,который смешивает истину с заблуждением, словно мистик. Но я – не человек. И,поняв это, ты можешь меня возненавидеть.

– Нет, я не смогла бы тебя ненавидеть. А узнать, что тыговорил правду? Это было бы… чудом.

– Может быть, Гретхен. Может быть. Но запомни, что яговорил. Мы – видения без откровения. Тебе действительно нужен еще и этоткрест?

Она не ответила. Она взвешивала мои слова. Я не мог себепредставить, что они для нее значат. Я потянулся к ее руке, она позволила мневзять ее, ласково сжала мои пальцы и по-прежнему пристально посмотрела на меня.

– Бога нет, Гретхен, не так ли?

– Да, его нет, – прошептала она.

Мне хотелось плакать и смеяться. Я тихо смеялся про себя,глядя на нее, на ее величественную, похожую на статую фигуру, на свет,мерцавший в ее оленьих глазах.

– Ты не знаешь, что ты для меня сделал, – сказалаона. – Ты не знаешь, что это для меня значит. Теперь я готова – готовавернуться.

Я кивнул.

– Значит, моя красавица, ничего не изменится, если мы сновапойдем в постель. Потому что это, без сомнения, стоит того.

– Да, думаю, так мы и поступим, – ответила она.

Уже почти стемнело, когда я тихо оставил ее, чтобы отнестителефон на длинном проводе в ванную и позвонить моему агенту в Нью-Йорк.Телефон опять звонил до бесконечности. Я уже собирался сдаться и сноваобратиться к моему человеку в Париже, когда в трубке послышался голос, которыймедленно, в неловких выражениях дал мне понять, что моего нью-йоркскогопредставителя действительно нет в живых. Он умер насильственной смертьюнесколько ночей назад в своем офисе на Мэдисон-авеню. Мотивом для нападенияпослужило ограбление – украли компьютер и все записи.

Я до того остолбенел, что не мог ответить услужливомутелефонному голосу. Наконец я собрался с силами и задал несколько вопросов.

Преступление свершилось вечером в среду, около восьми. Нет,никто не знает степень ущерба, нанесенного кражей документов. Да, к сожалению,беднягу постигла мучительная смерть.

– Ужасное, ужасное положение, – сказал голос. –Будь вы в Нью-Йорке, вы не могли бы этого не знать. Об этом писали все газеты.Они назвали это преступление вампирским убийством. В его теле не осталось ниединой капли крови.

Я повесил трубку и долго сидел в тупом молчании. Потом япозвонил в Париж. После незначительного промедления ответил мой человек.