Тут подоспела Марелла:

– Он думает, что мы американцы. Вот почему он такой грубый. – Она обратилась к капитану, который невозмутимо продолжал нарезать рыбу: – Я – итальянка.

На что тот ответил по-итальянски:

– Итальянцы тоже не подарок! Чего ради, – вдруг заорал он, тыча пальцем в котелок, где аппетитно тушились куски рыбы, – вы приперлись сюда и таращитесь на нашу еду? Мы что, таращимся на вашу еду? – Он мотнул головой в сторону нашей яхты, скользящей по чистейшей лазури моря. – Мы разве поднимаемся на ваш роскошный корабль и заглядываем вам в рот?

– Ну, – заметила Марелла, когда мы ретировались, – его можно понять. В чем-то этот дядька прав.

– Лично я считаю, – возразил Эрик, – что на него надо пожаловаться в Бюро по туризму.

Ну что нового можно сказать про Дубровник? Он похож на кусок Венеции, лишенной каналов и цвета: серый средневековый итальянский город без итальянской живости. Осенью и зимой, благодаря обезлюдевшим улицам, он, должно быть, особенно впечатляет; но сейчас город кишит экскурсантами-отпускниками, заполонившими все тротуары. И для этих отпускников здешнее правительство организовало на удивление бурную ночную жизнь, которая отличается от всего, что ваш покорный слуга видел в других так называемых коммунистических странах (а их, за исключением Китая с Албанией, я посетил немало).

В ночных клубах на склонах гор, откуда открываются изумительные виды на море, веселье длится до утра; в частности, в одном заведении под открытым небом, рядом с самым настоящим казино, дают представление, напоминающие эротические пляски в докастровской Гаване. И представьте себе: звездой этого шоу оказался не кто иной, как легендарный кубинец старых времен – Супермен.

Тем, кто еще помнит гаванского Супермена, будет интересно узнать, что его номер, который некогда включал в себя неистовый половой акт на ярко освещенной сцене, изменился: теперь Супермен является мужской половиной танцевального дуэта. С партнершей они извиваются под грохот барабанов-бонго, постепенно раздевая друг друга, и вот уже Супермен, почти совершенно голый, изготовился перейти к той стадии представления, которая некогда принесла ему славу, – но тут номер завершается. Все это выглядит просто смешно, хотя, по-моему, аудитории так не кажется: реакция обомлевших зрителей сродни умопомрачению прыщавых подростков, попавших на показ Энн Корио[105].

Покинув зону теплого и влажного южного климата, мы идем на дизеле к северу, где воздух, хотя еще только поздний август, уже пронизан послесентябрьским холодком. Такое впечатление, что сверху опустился холодный хрустальный шар и всосал в себя, обдав зябким дуновением, и изумрудное море, и небо, и густо зеленеющие берега: пропала унылая серость каменистого черногорского пейзажа, с его субтропической бледностью, и теперь с каждым днем чем дальше на север мы продвигаемся, тем все более живописной становится земля; появились рощи, и поля диких цветов, и виноградники, и пастухи с их нехитрой трапезой у самой кромки Адриатики.

Я охвачен какой-то экстремальной магией, предвкушаемым счастьем – как всегда происходит, когда я ощущаю приближение осени, потому что осень кажется мне не финишем, но стартом, настоящим началом нового периода жизни.

А наше путешествие завершилось в дымке венецианского вечера. Сквозь висящий над морем туман, смазавший огни на площади Сан-Марко, под скорбный звон буев, вызванивающих предупреждения о мелководье, «Тритона» вошла в печальнейший и красивейший из городов мира и бросила якорь напротив собора Санта-Мария делла Салюте.

Настроение на борту не сказать что печальное; моряки, многие из которых венецианцы, насвистывают и весело покрикивают, закрепляя швартовы и спуская шлюпки. В салоне Эрик и Аллегра танцуют под патефон. А я, укрывшись под покровом темноты на верхней палубе, наслаждаюсь моментом – меня радует приятная прохлада, и мерцание масляных фонарей, и мысль о предстоящем визите в бар «У Гарри».

Весь день я морил себя голодом только для того, чтобы… О, какая же это радость шагнуть из ночи в гомонящее тепло бара «У Гарри» и запить сэндвичи с креветками бокалом ледяного мартини – или тремя!

Призраки в солнечном свете

Съемки фильма «Хладнокровное убийство»

(1967)

Жарким полднем в конце марта в здании суда на высоких пшеничных равнинах западного Канзаса Ричард Брукс обернулся ко мне между съемочными дублями и довольно укоризненно спросил: «Над чем вы смеетесь?»

– Да так, ни над чем, – сказал я, но если честно, я просто вспомнил вопрос, который мне когда-то задал Перри Смит, один из двух убийц, суд над которыми мы здесь повторно воспроизводили.

С момента его ареста прошло тогда всего несколько дней, и вопрос, который он мне задал, звучал так: «Там были представители кинематографа?» Интересно, что бы он подумал об этой сцене: софиты, установленные в зале, где проходил суд над ним и Ричардом Хикоком, скамья присяжных, и на ней – те самые люди, которые вынесли им приговор, мурлычущие генераторы, треск камеры, техники, перешептываясь, топчутся среди толстых катушек электрического кабеля.

Наш первый разговор с Перри Смитом состоялся в начале января 1960 года. Это был холодный день, искрящийся как сосулька; мы со Смитом беседовали в офисе шерифа, в комнате, где ветра прерии наваливались на окна, высасывали стекла и трясли рамы. Я и сам довольно заметно трясся, потому что уже больше месяца работал над книгой «Хладнокровное убийство», и если бы мне не удалось установить контакт с этим молодым полуирландцем-полуиндейцем, я был бы вынужден отказаться от своего проекта. Адвокат, назначенный судом, убедил Смита со мной поговорить, но скоро стало понятно: Смит жалеет о том, что дал согласие. Он держался отстраненно, подозрительно, он замкнуто прикрывал глаза; потребовались годы, сотни писем и бесед, прежде чем я до конца проник за эту маску. Тогда же его не интересовало ничего из того, что я говорил. Он довольно высокомерно начал выяснять, какие у меня верительные грамоты. Что за книги я пишу и как они называются? Хм, сказал он, после того как я перед ним отчитался, он никогда не слышал ни обо мне, ни о моих книгах; но, может быть, я написал чего-нибудь для кино? Да, один раз: «Посрами дьявола». Сонные глаза чуть оживились. «Вот как? Это я помню. Смотрел его потому, что там играет Хэмфри Богарт. А вы, э… знакомы с Богартом лично?» Когда я ответил, что Богарт мой близкий друг, он улыбнулся взволнованной, хрупкой улыбкой, которую я вскоре очень хорошо узнал. «Богарт, – произнес он так тихо, что голос его на фоне ветра за окном едва можно было расслышать. – Вот это актер! У меня он самый любимый. Я „Сокровище Сьерра-Мадре“ смотрел просто не знаю сколько раз. Мне этот