– Трясет? – переспрашивает Лучана, хрустя тостом. – А, ясно. Тебе неприятно, что яхту болтает. Но ведь болтает не так ужасно, правда?

Вмешивается Эрик:

– Замолчи, девушка. Я сто раз плавал в море, но ни разу не страдал морской болезнью.

Лучана пожимает плечами:

– Как угодно. – Потом она зовет стюарда, который враскачку входит в салон. – Сварите мне, пожалуйста, яйцо!

Ли стонет:

– Боже, Лучана. Ну как ты можешь?

Ближе к вечеру того же дня, когда «Тритона» приблизилась к каменистым берегам Черногории, море успокоилось. Все мы, чувствуя себя намного лучше, высыпали на палубу и стали всматриваться в хрустально-зеленые воды за бортом. Внезапно трое моряков на корме начинают орать и жестикулировать: в погоню за нашей яхтой устремился огромный дельфин.

Дельфин выпрыгнул из воды, сделав в воздухе изящный кульбит, и игриво нырнул, его прыжок – точно материализовавшийся хохот; потом он снова выпрыгнул – и после этого окончательно исчез в морской пучине. Тогда моряки, перегнувшись через борт, начали насвистывать на разные лады – их странный мелодичный свист похож на песню ундины: по поверьям моряков, этот свист должен заставить морское животное вернуться. И оно возвращается! И вновь воспаряет над морской гладью в венке из искрящихся брызг.

Дельфин направил нашу яхту вдоль берега к пещере, а затем повернул обратно, к привычному глубоководью, и уплыл в открытое море, уже потемневшее под покровом сумерек.

Вдали мерцают огоньки деревеньки; но только Джанни (Аньелли), этот неугомонный искатель приключений, хочет высадиться на берег. У остальных пассажиров возобладал здравый смысл. В любом случае я привык давать другим возможность отправляться на утомительный осмотр достопримечательностей: мне никогда не доставляло удовольствия обременять себя посещением церквей и прочих памятников старины. Я предпочитаю людей, ресторанчики и содержимое магазинных витрин. К несчастью, Югославия, притом что она счастливо отличается от большинства социалистических стран, тем не менее поражена той же самой tristesse[102], объята той же атмосферой бескрайней пустоты, которая начинается сразу по ту сторону Берлинской стены, где, стоит тебе туда угодить, некуда пойти и нечем заняться.

Как оно обычно бывает в этих странах, магазинные полки завалены товаром, но тебе и в голову не придет что-нибудь купить, даже в качестве сувенира для злобной мачехи. Иногда встречаются уличные торговцы, продающие довольно симпатичные коврики местного производства, а если ты любитель ликеров, то лучший в мире мараскин, поистине шедевр искусства дистилляции, производится именно в Югославии. В остальном же – полный ноль, просто ад для шопоголика.

И о здешних ресторанах слова доброго не скажешь: как и в России, сервис тут крайне ненавязчивый, а блюда – суровое испытание на прочность желудка. Ужин в лучшем ресторане Дубровника – так себе удовольствие. Но что при этом удивительно – на крестьянских базарах огромный выбор продуктов. В больших приморских городах, скажем в Сплите, рынки похожи на необъятные лоскутные одеяла с яркими узорами, выложенными из помидоров и персиков, охапок роз и гор мыла, солений и свиных окороков и разделанных туш, свисающих на крюках. И над всем этим, то есть над всем буквально, роится зудящая туча ос. Эти осы словно эмблема политического режима, незримая угроза – они редко жалят, но от них никуда не деться, потому что они являются непременной деталью югославского пейзажа, частью здешней атмосферы, от которой нет спасения даже на борту «Тритоны», где во время нашего обеда на палубе танцующие осы висят желтой дымкой над вином и дынями.

Вчера нам подали на обед довольно необычные дыни – с толстой полосатой кожурой и пористой сочной мякотью, как у канталуп. Марелла воскликнула: «Просто divino![103] Интересно, откуда дыни?» И миленькая принцесса Пиньятелли, которая почти все наше путешествие проводит за чтением книги под названием «Любители сорить деньгами» (автор – Люциус Биб), делает стойку и переспрашивает: «Меллоны?[104] Меллоны – из Питтсбурга!»

– Недели вполне достаточно. А уж десять дней – абсолютный максимум, – замечает Сташ (Радзивилл), имея в виду тот отрезок времени, который он считает для себя возможным посвятить яхтенному круизу; явно большинство из тех, кто еще способен вынести свое суждение, разделяют его мнение: десять дней – это предел, вне зависимости от приятной компании или восхитительных пейзажей. Но я с ними не согласен. На мой взгляд, чем дольше длится круиз, тем больше он опьяняет – это странный дрейф между явью и сном, это наркотик, в котором смешаны солнце, движение и проплывающие мимо пейзажи и который одновременно будоражит и убаюкивает дух, удерживая его в состоянии чуткой полудремы.

Кроме того, мне нравится распорядок дня на «Тритоне». Утренние часы мы проводим на берегу, в портовых городах или островных деревушках; около полудня наша компания, группками по двое или по трое, возвращается на борт, а затем мы садимся на моторки и снова уплываем к уединенным бухточкам и пляжам, где можно часок поплавать. Когда все опять в сборе, мы располагаемся на верхней палубе под палящим солнцем – кто выпить стаканчик, а кто позаниматься физкультурой под руководством Лучаны («Моя фигура улучшилась на семьдесят процентов с тех пор, как я занялась тяжелой атлетикой»). Потом обед (итальянский шеф-повар, масса всевозможных вариаций на тему пасты, набираю по полфунта в день, ну и черт с ним!). Как только мы приступаем к обеду, яхта поднимает паруса; всю вторую половину дня мы плывем к следующему порту, куда обычно прибываем на закате.

Вчера, покинув ленивый покой узкой бухты, напоминающей норвежский фьорд, мы отправились на двух моторках обследовать изумительную акваторию скалистого островка. Там-то мы и наткнулись на того неприятного рыбака.

Это был рослый симпатичный мужчина, коричневый от загара, в одних джинсах, закатанных до колен; не молодой – но моложавый в свои пятьдесят. Его крепкая лодчонка стояла на якоре как раз в бухточке, где мы намеревались поплавать. Он и его команда – трое рыбаков куда мельче своего капитана – разводили на берегу костер под большим железным котелком. Капитан, сжимая в руке секач, нарезал выловленную рыбу крупными кусками и бросал их в котелок.

Эрик предложил купить у них рыбы, и мы отправились вплавь к берегу, а потом Эрик и я направились к рыбакам договориться о покупке. Ни один из них и ухом не повел при нашем приближении. Они, точно опасаясь чего-то, притворились, будто не замечают нас. Наконец Эрик обратился к ним по-итальянски, который многие югославские моряки понимают: он поздравил их с богатым уловом и, указав на большую зубатку, поинтересовался о цене. Мрачный капитан ехидно хмыкнул и отрезал: «Триста долларов». Причем