бы мне подобного ответа. Вряд ли когда-нибудь более чистая и тёплая молитва возносилась к Богу, нежели те слова святой и непорочной любви, которые я произнёс у Божьего алтаря. У меня нет ни единой нечестивой мысли, и я не вижу греха в том, что открыл вам заветную тайну моего сердца...

— Никто не может запретить вам иметь своё мнение, но я не разделяю его! — сухо заметила Орсола. — Вы можете видеть из различия наших взглядов, что наши сердца далеко не так симпатизируют друг другу, как вы предполагали до сих пор. Теперь прошу вас не прерывать более моей молитвы, я должна вернуться в церковь, чтобы очистить мою душу от невольного греха, который я совершила, слушая вас...

Она вернулась в церковь и, преклонив колена перед ближайшим алтарём, углубилась в молитву. Её не интересовали больше душевные муки несчастного юноши, хотя за минуту перед тем она разрушила своим резким ответом все надежды его молодой жизни.

Трудно передать словами то нравственное состояние, в каком находился Савонарола. Порывы отчаяния сменялись в его сердце полным упадком духа. Но вскоре любовь пересилила это тяжёлое настроение, и он почувствовал глубокое раскаяние в своём поступке. Почему он не отложил это несчастное объяснение до более удобного времени? Ему не следовало упускать из виду, что женщины строже относятся к религии, нежели мужчины! Но, разумеется, ссора будет непродолжительна, и вместе с прощением он услышит от неё признание во взаимной любви...

Минуты казались ему вечностью. Он вернулся в церковь и, встав у колонны на прежнем месте, терпеливо ожидал, когда Орсола кончит молитву и выйдет на паперть. Он намеревался идти за ней и вымолить у неё прощение.

Наконец молодая девушка встала с колен и медленно направилась к выходу. Пальцы её механически перебирали чётки, но мысли были заняты признанием Джироламо. Она не чувствовала никакого раскаяния, что так резко поступила со своим поклонником. Но глаза её сверкнули гневом, когда она снова увидела его у колонны. Ей неприлично было идти по улице с Джироламо, поэтому она остановилась на паперти, чтобы объясниться с ним. Сердце её усиленно забилось, тем более что она намеревалась покончить дело одним ударом. Никто из знакомых не сомневался больше в любви Савонаролы к ней; Ипполит Бентиволио уже давно сделал заявление, что убедился во всемогуществе её красоты и вполне признает её победу над молодым учёным.

Когда Савонарола подошёл к ней, она первая заговорила с ним, чтобы предупредить новое объяснение.

— Вы дали мне полезный урок, синьор Джироламо, — сказала она, — теперь я вижу, что молодая девушка должна быть осторожна в своём обращении с мужчинами и не выказывать им особенной благосклонности или участия. Мне не хотелось бы огорчать вас, потому что то чувство, о котором вы говорите, требует пощады. Но одно несомненно, что мужчины тщеславнее нас, женщин, если бы было иначе, то вам никогда бы не пришло в голову придать такое значение невинным проявлениям моего расположения к вам и приписать их любви!

Мертвенная бледность покрыла лицо Джироламо, ему стоило больших усилий, чтобы не упасть.

— Значит, всё это был только обман?.. — проговорил он глухим, прерывающимся голосом.

— Вы сами виноваты, если обманулись относительно моих чувств, — возразила Орсола. — Во всяком случае, — добавила она со смехом, — я от души жалею вас и надеюсь, что вы не примете этого дела слишком близко к сердцу.

С этими словами она сошла с церковной паперти и, свернув в соседнюю улицу, занялась разглядыванием прохожих с таким весёлым и беззаботным видом, как будто бы с нею не случилось ничего особенного.

Савонарола с трудом добрался домой, так как он едва различал дорогу под влиянием давящей мысли, что он сделался теперь посмешищем людей. Он чувствовал себя таким несчастным, отверженным и одиноким, что ему даже не приходило в голову, что во всём виновата одна Орсола. Даже теперь он готов был оправдать её и считать себя тщеславным глупцом, так как его незлобивое сердце не могло допустить мысли об обмане.

Оньибене застал его сидящим неподвижно, с глазами, устремлёнными в одну точку, и тотчас же догадался, что у него было неприятное объяснение с Орсолой. Поэтому Оньибене был в сильной нерешимости: сообщить ли брату о своей неожиданной встрече с Ипполитом Бентиволио, который несколько минут тому назад рассказал ему с весёлым смехом о неудачной любви Джироламо и добавил, что получил премилую записку от обворожительной Орсолы. Молодая девушка извещала его, что сегодня она избавлена от строгого надзора матери и если он придёт после обедни в общественный сад, то ничто не помешает их свиданию.

Сначала Джироламо отвечал упорным молчанием на все вопросы брата и только после его настойчивых просьб настолько собрался с силами, что мог передать ему результат своего объяснения с Орсолой. Он приписывал себе всю вину и старался представить в возможно лучшем свете личность молодой девушки. Но это ещё больше раздражало Оньибене, так что он сразу решился разочаровать своего брата, чтобы у него не оставалось никакого сомнения относительно коварства Орсолы.

Он пригласил его немедленно следовать за собою и при этом взял с него честное слово, что он постарается сохранить хладнокровие и ни в коем случае не прибегнет к насилию относительно себя или кого-либо другого.

Затем Оньибене повёл своего брата в обширный сад, некогда принадлежавший дому Бентиволио, но который уже несколько лет тому назад сделался общественным достоянием и служил местом прогулки для публики. Оба брата осторожно крались вдоль аллей величественных пиний и платанов, красивых акаций и высоких лавров; Оньибене постоянно оглядывался по сторонам в надежде увидеть влюблённую пару, составлявшую цель его поисков.

Они дошли до отдалённой части сада, где был небольшой пруд, окаймлённый группами деревьев и цветочными клумбами. Здесь в уединённом месте за изгородью из роз и лавров, Оньибене увидел на скамье молодого Бентиволио, сидящего рядом с Орсолой Кантарелли.

Влюблённые вели оживлённый разговор и были настолько поглощены им, что оба брата незаметно подошли на такое близкое расстояние, что могли расслышать каждое их слово.

— Я всё-таки чувствую к нему некоторое сожаление, — сказала Орсола. — Он никогда не разгорячился бы до такой степени, если бы не был ослеплён страстью. Но для меня это вопрос чести. Если бы мне не удалось довести его до прямого объяснения, то меня могли бы упрекнуть в пустом хвастовстве, а это так же невыгодно для нас, женщин, как для рыцаря, который хвалится заранее, что совершит