Теперь мне казалось смешным, что я так боялась первый раз встретиться с Великой матерью, что даже споткнулась и коленки разбила… Как и сказал Александр, дочь Ногланы  труслива. Одно только мое появление ввергло ее в панику: ужас какой, боги вернули дань! Такого не случались никогда!

Первым делом я поставила ее в известность о том, что данью не являюсь и что у меня особое положение, и предупредила, что  тот, кто меня тронет, будут отвечать перед богами. Они направили меня сюда с определенной целью, и мое благополучие очень важно. Я даже не солгала; по большому счету, так и есть: Александр имеет на меня планы, и если со мной что-то случится, он будет рассержен.

Как приняла это преемница Ногланы? Молча. Я не услышала ни одного возражения. Разговор был долгим по другой причине…

Я сообщила Верховной, что боги не довольны ее политикой, что надо придерживать принципов, которых придерживалась Ноглана, что людям нельзя внушать похоть, чтобы подтолкнуть к ритуалам. Мэзава должна стать такой, какой задумывалась изначально – страной свободного выбора, страной, где нет рабства. Технологиями, которые дали боги, надо пользоваться умеренно и только в сложных случаях. Например, если бы Кетней остался жив,  Великая матерь могла бы помочь ему избавиться от ужасных воспоминаний… Для этого ведь Ноглана просила «свет», чтобы помогать людям, а не делать из них марионеток.

Я также намекнула, что первая дань была гораздо меньше, чем сейчас. Ишь ты – семь девочек! А не жирно ли будет богам? В первый-то раз Мэзава отдала им всего одну, и отдала в обмен на технологии, на помощь. А теперь обмен уже не назвать равноценным: они берут слишком много, хотя дают мало. В идеале я хотела убедить Верховную совсем перестать отдавать дань, закрыть врата и не открывать, но она отказалась: без технологий богов  никак.

Тогда я предупредила ее, что дань надо уменьшить, и что девчонки должны уходить к богам добровольно, приняв обдуманное и взвешенное решение.  А во сколько лет можно принять более-менее взвешенное решение? В восемнадцать хотя бы, но не в тринадцать-пятнадцать…

Я говорила и говорила, Верховная слушала.  Она ни разу не спросила,  о том, что больше всего ее волновало: не заменят ли ее? Не отправили ли меня сюда вместо нее? Я понимала, что ее гложет этот вопрос, но не отвечала на него. Зато прямо сказала о том, что она делает неправильно. Ниэрад  жесток, Ниэрад использует женщин, но этот порядок был одобрен богами, и он сохраняется до сих пор. А вот Мэзава изменилась, и это плохо.  Надо вернуть все, как было.

Страх отпустил Великую матерь только под конец разговора, когда она убедилась, что останется на своем месте и что отделалась только предупреждением. Я так и не сказала ей, что боги – никакие не боги, потому что это бы только усложнило мое собственное положение; мне нужен был ее страх перед ними.

Сделав, что должна была, я отправилась в сопровождении воинов к Зену, которого, как я и думала, заключили под стражу, и снова в Северной башне.  Я так устала и вымоталась, что засыпала на ходу, и в носилках заставляла себя не опускать налившиеся свинцом веки. Беременная женщина должна себя беречь, но я была к себе безжалостна, и это могло грозить мне выкидышем, но я не думала об этом. Я исчерпала свои силы, и мне нужен был Зен, мой Зен. Только рядом с ним я могла выдохнуть, только рядом с ним могла спокойно заснуть… После встречи с Александром я нуждалась в нем еще больше. 

В подвальных коридорах башни было темно и сыро; зевающий охранник провел нас к камере и отпер. Я взяла у него масляную лампу и сама вошла внутрь. Зен пошевелился, проснулся, открыл глаза…

— Оставьте нас, — приказала я.

Лишние вышли; закрыв дверь камеры, я прижалась к ней спиной и, не в силах сделать хоть шаг, посмотрела на своего желтоглазого. Он плавно и бесшумно встал с кровати, подошел, но не решился меня коснуться… его взгляд бегал по мне: по  волосам, ставшим паклей, по измученному лицу, по исцарапанным искусанным рукам и ногам в синяках…

Боится сделать мне больно. Как всегда, бережет меня…

— Обними меня,  — промолвила я.

Он шагнул ко мне и прижал к себе, нежно и бережно. Наконец-то…

***

Зен отнес меня на кровать и лег рядом; кровать была узкая, но нам хватило места. Рядом с Зеном мне не были нужны покрывала или еще что, он был для меня и теплом, и защитой, и покоем… как тогда, когда мы спали в сарае в Утхаде. Я спала долго, меня не тревожили, да и кто бы посмел меня потревожить? Матерь не дала мне высокого статуса, но объявила неприкосновенной гостьей.

Когда я проснулась, Зен сидел рядом с кроватью на стуле, и смотрел на меня.

Приподнявшись, я протерла глаза, затем спустила ноги с кровати. Они были грязные и ободранные… Все мое тело болело, особенно руки, плечи и бедра. Голова казалась ватной, а события последних дней – сумбурным сном.

Я посмотрела в глаза Зена и вздрогнула: взгляд у него был пронзительный, острый, обвинительный. 

— Прости меня,  — вымолвила я сонно.

Он ничего не ответил.

— Я виновата,  — продолжила я.   — Мы договаривались все делать вместе, а я пошла одна, не сказав тебе. Я решила рискнуть.  Помнишь Утхад? Ты при всех убил Вазрага, не задумываясь о последствиях, потому что иначе бы он убил меня. Так вот… мне тоже в голову ударило. Это случается у беременных.

Брови Зена приподнялись, взгляд стал еще острее.

— Беременна…  — повторил он.

— Да, беременна.

Его лицо… его глаза… в них вспышками появились радость, растерянность, страх… Я навсегда запомню этот момент, момент, когда  в Зене «включился» отец.  Он встал со своего стула, прошелся по камере,   подошел к кровати, присел на нее… Его рука коснулась моей руки,  исцарапанной, в синяках.

В желтых глаза зажглась злоба.

— Что ты сделала? Как ты могла? 

Я поняла, что он имеет в виду. Видеть свою беременную женщину в таком состоянии, понимать, что мог ее потерять, и, с другой стороны, ничего не понимать – это сильно бьет по нервам. Я должна была сразу сказать ему, я должна была беречься, а вместо этого такого наделала…

— Прости… Я не знала, как сказать, не знала, что делать.  Я сама не своя была из-за неопределенности. Поэтому сходила к Великой матери,  встретилась с богами, нашла ответы на свои вопросы и вернулась в город на Арте.

— На Арте? — поразился Зен.

— А ты думаешь, откуда синяки? — усмехнулась я. 

Зена схватился за мою руку и, пристально глядя в мои глаза, спросил прерывисто:

— Что именно ты сделала, Ира?

— Пока еще мало. Но сделать предстоит  о-о-очень много... Ты ответь: готов потрясти этот мир и взбесить богов?

В его глазах все еще горела злость, но он уже оттаял, я чувствовала это. Склонившись ко мне, Зен взял мое лицо в свои ладони и ответил:

— На все готов. Но в следующий раз для опасного дела используй меня. Я не могу видеть синяки и ссадины на твоем теле...  не могу видеть тебя измученной.