более адекватным человеком, как говорится «утро вечера мудренее», прошедшая ночь уже не казалась такой ужасной, все же мы кое-как по краю, но вывернулись и избежали позора. Фло и Трис вроде бы поняли свои ошибки и обещали больше так не делать, а Зоуи...

Я тяжело вздохнула при мысли о падчерице. Наговорила она гадостей, конечно, уверена, Фло и Трис будут обижены, но я понимала, что она многое вчера пережила, да и вообще последние месяцы выдались для нее тяжелыми. Из огня да в полымя, как на американских горках, расшатали ее психику, и обман с «воскрешением» отца окончательно добил. Уложив вчера девочек, я пошла поговорить с Зоуи, понадеявшись, что она успокоится. Ее плач был слышан даже в коридоре, две самые ближние ее служанки толпились под дверью, но та была заперта. Служанки, когда я подошла, сбежали, а я еще пару часов просидела в коридоре, слушая ее завывания и причитания.

Дверь она так и не открыла, стук в нее вызвал только еще один приступ рева, поэтому я не стала вламываться, ожидая, когда она успокоится. Дождалась, конечно, но было уже очень поздно, и на стук никто не отозвался. Забеспокоившись, я нашла в кабинете копию ключа от комнаты Зоуи и зашла без спроса.

Она спала прямо на диване в своей гостиной, обнимая подушку и два небольших портрета ее покойных родителей. Отца я помнила по воспоминаниям Матильды, а матушка выглядела очень нежной, приятной пухлости округлой и ласковой кучерявой блондинкой, Зоуи была на нее очень похожа.

Вытащив портреты из ее рук, я аккуратно поставила их рядом на столик, принесла из спальни одеяло и укрыла.

— Мама? — простонала она сквозь сон.

— Спи, милая, завтра будет новый день, — погладила Зоуи по голове и, потушив свечи, вышла.

И вот наступил новый день, и при ясном свете уже нельзя откладывать дела на потом, нужно начинать работать. Служанкам я велела девочкам подать завтрак постель, если они того захотят, пусть спят хоть до обеда и, главное, пьют успокаивающие чаи. А сама, приведя себя в порядок, отправилась в кабинет. С утра обрадованная экономка принесла поднос с целой кучей писем на нем. И это только первые ласточки, улыбнувшись, я принялась за разбор корреспонденции.

Чем больше читала и сортировала письма, тем более довольно улыбалась: определенно, наш выход в свет произвел впечатление. Если вчера во время бала не все нашли возможность подойти и поинтересоваться косметикой, то теперь писали, интересовались, спрашивали. Нам следовало срочно начать производство, пока интерес не остыл. «Вы были очаровательны, вот как бы мне так же?», «Ваши дочери великолепно выглядит, вот бы моей...» — и так далее. Откровенно «где купить и сколько стоит» не писали, но намеки были достаточно прозрачны. Я задумалась о дальнейших планах на развитие бизнеса, когда в дверь постучались.

— Войдите, — кивнула, ожидая, что поднялись Фло и Трис, но на пороге неожиданно оказалась Зоуи.

Выглядела она, как говорится, «краше в гроб кладут»: забавные кудряшки были убраны в растрепанную косу, лицо бледное, глаза красные, вокруг темные круги, словно у панды, губы сухие и обветренные, в трещинках. Она медленно прошла в кабинет и села на кресло, а я, нахмурившись, поднялась со стула, подошла и прикоснулась к ее лбу:

— У тебя все хорошо? Не заболела после вчерашнего? Жара нет? — лоб был чуть влажным, но не горячим.

— Вы ненавидите меня? — вдруг спросила девушка, глядя на меня больными глазами.

— Что ты такое говоришь, — вздохнув, я не стала возвращаться за стол, а вместо этого села на кресло рядом с ней и взяла за руку. — Я понимаю, что вчера был очень тяжелый вечер. Давай, может, я закажу нам успокаивающего чая, ладно?

— Я столько вчера наговорила... я так не думаю, правда, — Зоуи всхлипнула, — я не знаю, что на меня нашло и как теперь извиняться перед Фло и Трис.

— Они тоже вчера наделали глупостей, — отмахнулась я.

— Но не таких, как я!..

Я промолчала. Ну, да, каждая по-своему дел натворила:

— Дело прошлое. Главное — больше не повторять подобного, а из той ситуации мы выкрутились, и это хорошо, — я постаралась улыбнуться.

— Почему вы так добры ко мне сейчас? — Зоуи схватила меня за обе руки и умоляюще заглянула в глаза. — Так не бывает, люди не меняются! Вы столько лет меня ненавидели, я же видела! Как такое возможно? Вы... — она запнулась, не зная, как выразить свою мысль, слезы текли из ее глаз.

А я растерялась, не зная, что сказать. Признаться, что я — не Матильда? Не сведет ли это несчастную девочку с ума окончательно? Особенно после вчерашнего «воскрешения» отца. Не воспользуется ли кто-нибудь ее уязвимостью? Нет, признаваться нельзя.

Поэтому я решила быть честной, но в рамках местной реальности:

— Я ненавидела тебя, — произнесла спокойно. Зоуи ахнула и, отпрянув, закрыла рот рукой. — Я любила твоего отца, когда выходила за него замуж. Я думала, что и он любит меня, но оказалось, что он женился на мне ради денег, моей вдовьей доли, — я грустно улыбнулась. — Наши отношения стали очень быстро портиться после переезда в столицу, потому что он получил уже все, что хотел, я была ему не нужна. Но я была слепа и не желала этого признавать, не могла признать, что ошиблась с выбором мужа. Я была зависима от него, от его настроения, пыталась хоть как-то заслужить его любовь. Но у меня ничего не получалось. Возненавидеть его я не могла, поэтому всю злость, все разочарование в своей жизни, я перевела на тебя. Я возненавидела тебя, придумала, будто это ты испортила мою жизнь, будто это ты уничтожила любовь отца ко мне.

— Почему? — выдохнула Зоуи.

— Потому что ты была меньше, слабее, ненавидеть тебя было безопаснее. Люди часто так делают — обвиняют в своих бедах тех, кто ничего не сделал, вместо того, чтобы работать над тем, чтобы сделать свою жизнь лучше. Работать самому ведь сложнее, а ненавидеть кажется легче, — развела я руками, а затем решительно произнесла: — Но это неправда. Ненависть уничтожает нас изнутри, убивает все хорошее, даже любовь к собственным детям, даже уважение к себе самой.

— Я тоже так делаю, — всхлипнула Зоуи, — я не хочу, просто... так получается само. Как же вы смогли измениться? — неверяще спросила она.

—