целом выглядели неухожено. Широкие, чуть обвисшие скулы, прямой аристократический нос. Ее достаточно грузная фигура была облачена в грязный, засаленный халат, о полы которого женщина торопливо вытирала заляпанные в чем-то липком, похожем на тесто, руки. Страх пропал. Осталось легкое удивление и что-то похожее на робкую, зарождающуюся на самом душевном дне радость.

— Вера? — боязливо посмотрела на нее женщина. — Это ты?

Говорить Вера не могла. Поэтому ограничилась коротким кивком.

— Как же я рада тебя видеть! — всплеснула полными руками женщина и заспешила к ней. — Как я ждала этой встречи.

Они были примерно одного роста, но Вера стояла на высоченных шпильках. Поэтому голова женщины оказалась на уровне ее шеи. Коротко всхлипнув, она уперлась влажным лбом Вере в плечо и замерла. Вера подняла деревянные, негнущиеся руки и небрежно закинула их на бугристые, мягкие бока.

— Ты знаешь, кто я, Верочка? — подняла на нее рыбьи, неопределенного цвета глаза, женщина.

Вера открыла рот, чтобы ответить на вопрос, но слова категорически отказывались выходить наружу. И ей вновь пришлось ограничиться коротким кивком.

— Я — твоя мама, — всхлипнула женщина и сморщила круглое лицо, изо всех сил стараясь выдавить из себя слезу. Но всплакнуть не получилось, что, по всей видимости, очень ее огорчило.

Поведя широкими боками, женщина скинула с себя Верины руки и, повернувшись к ней грузной спиной, скомандовала:

— Пойдем в дом. Хватит соседей развлекать.

Вера послушно побрела следом за полной женской фигурой.

Вновь обретенная мама жила на первом этаже. Дверь ее квартиры была распахнула настежь и оттуда отчаянно воняло чем-то горелым.

— Мои пирожки! — забыв про гостью, она кубарем вкатилась в квартиру и тут же скрылась за углом.

Вера зашла за ней, закрыла дверь и огляделась по сторонам. Видимо, ее мама обожала желтый цвет. Бледно желтые обои, местами ободранные, клочьями спускались до самого пола. Давно выцветший линолеум тоже отливал желтизной. И даже небрежно побеленный потолок почему-то был желтым. Роль гардеробной играли несколько вбитых прямо в стену кривых гвоздей. На них бесформенно кучей висели дырявые телогрейки, грубые брезентовые куртки. Чуть поодаль, на отдельном гвозде, гордо красовалось выцветшее бордовое пальто с воротником из облезлой кошки. Квартира была насквозь пропитана запахом безысходности и нищеты. И даже жуткое амбре, исходящее из кухни, не могло перебить этого устоявшегося «аромата».

— Не стесняйся, доча, — высунулось из-за угла раскрасневшееся женское лицо. — Разувайся и проходи. Чувствуй себя, как дома. В общем, это и есть твой дом.

От этих слов ей стало не по себе. Да и разуваться Вере совсем не хотелось. По грязному полу волочились безразмерные клубы пыли. Даже в подъезде было чище, чем здесь. Но ей пришлось разуваться и на цыпочках прокрадываться на кухню.

По поводу желтого цвета Вера не ошиблась. На кухне тоже все было выполнено в этой цветовой гамме. Даже стол, по всей видимости изначально имевший белый оттенок, пожелтел от жира и времени.

Стараясь ничего не касаться, Вера прошла к окну, пошире открыла форточку и потянулась лицом навстречу свежему воздуху. Но запахи улицы так и не смогли пробиться сквозь плотное покрывало кухонной вони.

— Че, как чужая-то! — хозяйка грубо схватила Веру за локоть, поволокла ее к столу и усадила на неумело сколоченный табурет. — Пирожки немного пригорели, но ниче, есть можно. Ты с чем пирожки любишь? Сладкие, наверное. Но сладких сегодня нету. Картошка одна осталась. С ней и настряпала. В честь твоего прихода. На-ко, со стола протри, пока я по хозяйству хлопочу.

И на стол шмякнулись рваные, мокрые мужские трусы. Вера брезгливо отстранилась. Заметив это, женщина осуждающе покачала головой и принялась демонстративно водить по столу полосатыми трусами.

— Гляжу, совсем ты, доча, к домашнему хозяйству не приучена, — запричитала она. — И очень стыдно мне понимать, что в этом только я виновата. Дурра горемычная. Но ты не думай, доча, что жизнь меня за мой проступок не наказала. Еще как наказала. В нищете ведь живу. В гольной нищете. Двоих обормотов вырастила, душу в них вложила. Денег тьму на них потратила. И никакой от них благодарности. Один горькую пьет, другой наркотой балуется. Никудышные выросли. Всю душу из меня вытрясли. А я ведь инвалид, второй группы, между прочим. У меня здоровья совсем нет. А эти упыри последние соки из меня выпивают. Сбежать бы от них куда-нибудь. Да некуда. Прости меня, доченька! За все прости!

Артистично взмахнув рыхлыми руками, женщина шмякнулась на второй табурет, грохнулась лбом на стол и громко надрывно, зарыдала.

Вера неловко погладила женщину по засаленной голове. Проявив небывалую шустрость, хозяйка резко поднялась, крепко схватила Веру за руку и принялась покрывать ее быстрыми мокрыми поцелуями. Окончательно растерявшись, молодая женщина замерла в неудобной позе. Скатавшись в тугой комок в самой глубине желудка, к горлу подкатила тошнота.

Неопрятная хозяйка, наконец, отцепилась от Веры, но по-прежнему продолжала подвывать и говорить что-то нечленораздельное. Неожиданно она вскочила, бросилась к плите, покидала из сковороды в грязную тарелку черные угольки и гордо водрузила их на стол прямо перед гостьей.

— Пирожки немного пригорели, — хлюпнув носом в последний раз, ласково сказала она. — Но ты сама видела, как я переживала. Не до них мне было. Может, чайку?

— Спасибо, я сыта, — испуганно затрясла головой Вера и встала из-за стола. — Да и домой мне пора. Поздно уже. Мы с вами еще обязательно увидимся.

— Как домой?! — опешила женщина. — Никуда ты не пойдешь. Это и есть твой дом, наш дом. Мы с тобой даже поговорить не успели. Не простила, значит, меня, Вера. Да?

И женщина сморщилась, словно подпорченный помидор. Судорога прошла по ее горлу, а в глазах засверкали слезы.

— Я вас давно простила, — постаралась купировать очередную порцию истерических рыданий Вера. И для пущей убедительности прижала ладони к сердцу.

— Ведь я тогда молоденькой совсем была, — всхлипнула хозяйка, театрально сотрясся огромной грудью. — Не понимала, что творю. Думала, любовь меня настигла неземная. А оказалось, пшик это пустой, а никакая не любовь. На уголовника повелась. На гада последнего. Такую дочечку ради него оставила! И мужа золотого!

Сзади хлопнула дверь, и на кухню, прямо в грязных ботинках ввалился худой, очень высокий мужчина лет тридцати. Запах спиртного заполонил крошечное помещение, перебив даже едкую вонь гари. Тошнотворный комок в горле начал быстро расширяться. Вера зажала рот рукой и, бесцеремонно отпихнув новоприбывшего, выскочила из кухни. Она едва успела склониться над грязной ванны, как все содержимое желудка вырвалось наружу.

Обливаясь холодным потом и мучаясь угрызениями совести, она вышла из санузла.

— Ну че, сестричка, оклемалась? — заржал молодой мужчина. — Королевна ты