особой и отличалась только глупостью и полным отсутствием интереса к экспериментам Нижинского, но тем не менее она соответствовала его требованиям. Остальными шестью нимфами должны были стать Бронислава, Черепанова, Хохлова, Майкерска, Клементович и Копецинска. Теперь уже не пытались скрыть от Фокина хореографическую деятельность Нижинского, но репетиции пока все еще проходили при закрытых дверях. Фокин не мог понять, зачем труппе еще один балетмейстер, кроме него самого. Даже постановка таких старых балетов, как «Жизель» и «Лебединое озеро», нарушала, по его мнению, единство нового репертуара. Можно себе представить, какие долгие обсуждения вели они с Верой по этому поводу.

Вскоре после приезда Матильды Кшесинской, остановившейся вместе с великим князем Андреем на своей вилле неподалеку от Каинов, ее маленький сын заболел, и все ее время уходило на уход за ребенком. Это означало, что она не могла оставаться на ночь в Монте-Карло после спектакля, но вынуждена была спешно ехать на машине по побережью, и эта поездка занимала не менее полутора часов. Однако она не подвела Дягилева, а мальчику постепенно стало лучше.

При всех этих проблемах и при отсутствии Карсавиной большим утешением для Дягилева и Нижинского было то, что в их же отеле жили леди Рипон и ее дочь. Они, несомненно, присутствовали на открытии сезона в Театре Казино, состоявшемся в понедельник 8 апреля. Программа состояла из «Карнавала», «Призрака розы», «Князя Игоря» и «Шехеразады».

Вполне понятно, что Фокину не мог понравиться вызов, брошенный ему как балетмейстеру, и в то же время легко себе представить, как воодушевился бы Нижинский, если бы его слегка приободрил его учитель, основным исполнителем постановок которого он вместе с Карсавиной был с самого начала его балетмейстерской деятельности. Талантливый и слишком чувствительный, Фокин успешно совершил одну революцию в природе танца, а теперь не мог понять, что в XX веке жизнь и искусство все более убыстряли темп, и дальнейшие реформы казались ему всего лишь анархией. И хотя Нижинский послушно продолжал разучивать и репетировать свои роли в фокинских балетах, в их сознании появился дух неприятия и соперничества. Дягилев со своими большими дипломатическими способностями мог бы с легкостью развеять его, но какая-то частица души Дягилева радовалась, когда его сотрудники не ладили между собой. Мы уже видели, как он настраивал Бакста и Бенуа друг против друга (и в этом году художественным директором труппы был уже Бакст).

Дягилеву нравилось быть единственным и самым важным связующим звеном между двумя коллегами, действуя по принципу: разделяй и властвуй.

И без того плохое настроение Фокина усугублялось тем, что его «Дафнису», в котором он надеялся воплотить все свои мечты о классической Греции, отводится второе место по отношению к греческому балету Нижинского «Послеполуденный отдых фавна». «Дафнис» очень много значил для Фокина еще и потому, что он считал себя его создателем: он написал либретто еще в 1904 году, но Равель так долго работал над созданием музыки*[232], что на его место в репертуар прошлогоднего сезона пришлось включить «Нарцисса», тоже на древнегреческий сюжет. Фокин утверждал, и не вполне объективно, что Бакст использовал свои декорации «Дафниса» для «Нарцисса», таким образом уменьшив успех отложенной, но более важной работы. Во всяком случае, в обоих балетах были статуи богов или нимф, а также стада овец.

Так как Фокин работал над «Синим богом» и «Тамарой» и потому, что для репетиций балета Нижинского нужны были время и место, «Дафниса» пришлось ставить последним и показать только в финальной программе незадолго до окончания парижского сезона. После долгих и ожесточенных споров с Дягилевым Фокин решил уволиться сразу же после окончания постановки.

«В июне, когда Фокин решил покинуть труппу, — пишет Григорьев, — он становился все более и более нетерпеливым и нервным, в конце концов с ним стало невозможно работать. Во всех, кто находился рядом с Дягилевым, включая и меня, он видел врагов. В мои обязанности входило постоянно докладывать обо всем Дягилеву, и это вызывало гнев Фокина. Он даже стал обвинять меня в предательстве. Особенно болезненным оказался последний инцидент, который и привел к разрыву наших отношений. Дягилев настаивал, чтобы Нижинского не ограничивали в количестве репетиций „Послеполуденного отдыха фавна“, и, как я ни старался все организовать, приходилось порой отказывать Фокину, которому требовались те же артисты в то же самое время. Он пришел в ярость, последовала ссора, которая положила конец нашей дружбе, близкой дружбе, длившейся много лет. Я был так расстроен, что попросил Дягилева освободить меня от моих обязанностей. Он конечно же отказал, но согласился предоставить мне помощника в лице московского режиссера Н. Семенова, это частично избавило меня от нагрузки».

А тем временем 16 апреля Дягилеву кто-то сказал, будто в помещенной в «Фигаро» статье о предстоящем в Париже Русском сезоне «Послеполуденный отдых фавна» упоминается среди балетов, поставленных Фокиным*[233]. Дягилева, столь активно продвигавшего первый балет Нижинского и старавшегося обеспечить ему максимум рекламы, это возмутило. Разразилась буря.

Дягилев из Босолея Астрюку в Париж, 17 апреля 1912 года:

«Увидев на первой странице „Фигаро“ статью, сообщающую о том, что Фокин ставит „Послеполуденный отдых фавна“, Нижинский категорически отказывается принимать участие в парижском сезоне. Никогда не видел его настолько решительным и неблагоразумным. Написал Баксту с просьбой заменить его. Положение более чем опасное, особенно принимая во внимание планы определенных особ, которые только этого и дожидаются. Нет слов, способных выразить неудовольствие полным отсутствием внимания с вашей стороны. Дягилев».

Дягилев порой мог быть чрезвычайно грубым и истеричным. Под определенными особами он, по-видимому, подразумевал Фокина или Оскара Хаммерштейна из Нью-Йорка, давно уже замышлявшего переманить Нижинского, а может, Гинцбурга или какого-то другого импресарио. Нижинский, конечно, мог устроить ужасную сцену, но Дягилев прекрасно знал, что легко может успокоить его, и телеграмма, скорее всего, вызвана была в не меньшей степени раздражением Дягилева, чем гневом Нижинского. Астрюк привык к подобным выходкам. Он выработал умиротворяющую тактику и позвонил своему товарищу по несчастью Баксту, также подвергавшемуся нападкам со стороны Дягилева, с просьбой помочь смягчить тирана.

Бакст из Парижа Дягилеву в Босолей, 19 апреля 1912 года:

«Все наши парижские друзья только и говорят, что о „Послеполуденном отдыхе фавна“, которого с нетерпением ждут. Работа над декорациями продвигается успешно. Бакст».

Тем временем в репертуаре снова появился «Петрушка», и 18 апреля Бронислава Нижинская исполнила карсавинскую роль Балерины. 2 мая за ним должна была следовать «Жар-птица» с вернувшейся на три последние постановки сезона Карсавиной. Дягилев планировал 27 марта съездить в Париж, чтобы посмотреть один из концертов Трухановой, начавшихся 22-го, но отложил поездку.