меня не убил, никакому вонючему турку это не по зубам.

Я не верил, что свидание со смертью в Акре как-то увеличивало вероятность выживания для Риса, но если он в это верил, ради бога.

— А вы? — спросил он.

— Мне страшно, — признался я. — Но тут ничего нового.

— И тем не менее вы будете сражаться.

— Разумеется. Как лев.

— Я тоже.

— Мне это известно.

Он затянул пояс, поправил кинжал и колчан с арбалетными стрелами.

— У вас свой путь, у меня свой. Пойду оседлаю для вас Поммерса, а потом растолкаю лежебоку де Дрюна. Он еще дрыхнет, или я плохо его знаю.

— Я позабочусь о Поммерсе. Иди будить де Дрюна.

Мы могли не встретиться до конца боя. И вообще больше никогда, нашептывал лукавый. Вполне вероятно, что по меньшей мере один из нас к концу дня остался бы лежать, пронзенный стрелой, на горячем песке. Мне стало больно, что я, быть может, не увижу снова Кайрлинн или Джоанну. Мысль о возможной гибели Риса тоже угнетала.

Я протянул руку:

— До скорого.

Рис протянул свою, и мы обменялись крепким рукопожатием.

— До скорого, — сказал он. — И да хранит вас Бог.

— И тебя.

Я пошел прочь, не желая, чтобы он видел чувства, отразившиеся на моем лице.

Мой путь к шатру Ричарда лежал через палатки французов. Дородный епископ Бове благословлял собравшихся рыцарей. Я слышал его призывы обрушить гнев Господень на проклятые злые орды, косить обрезанных, как серпом срезают колосья. Турок, бедуинов, персов и подлых черномазых из дебрей Судана — всех надлежит убивать.

— Пусть ни один враг не уйдет живым от вашего копья или меча!

Жирный боров, распалившись, брызгал слюной.

Меня подмывало задержаться и предложить ему лично вступить в бой — я бы отдал кошель серебряных пенни, лишь бы увидеть, как его румяное лицо побледнеет при одной мысли об этом, — но потом передумал и пошел дальше.

Король пребывал в прекрасном настроении. Облачившись в кольчугу и сюрко, он лично проверял седло Фовеля, а Филип стоял рядом с несчастным видом и смотрел. Как выяснилось, моего друга огорчило не то, что Ричард сам занялся конем, а то, что ему не разрешили идти в бой вместе с рыцарями двора.

— Как будто я ни разу не был в сражении, — с обидой сказал он мне. — Я ведь показал себя при Акре!

— Неизвестно, состоится ли большая битва, — заметил я.

Он с укором посмотрел на меня.

— Может, и так, но очень похоже, что состоится.

Бессмысленно было спорить, не имея веских доводов, поэтому я промолчал.

Филип еще некоторое время жаловался, потом наконец принялся просить, даже умолять, чтобы я замолвил за него словечко перед государем.

Я колебался, разрываясь между преданностью другу и нежеланием отвлекать короля от важных дел. В итоге, приняв в расчет, что Филип никогда ни о чем не просил, я пообещал ему сделать, что смогу.

Друг лихорадочно затряс мою руку с благодарностью.

Я решил воспользоваться случаем и, оставив Поммерса на попечении Филипа, подошел к Фовелю. Ричард закончил проверять каждый узелок и ремешок, поглаживал коня по голове, говорил что-то ему на ухо.

— Пусть он не подведет вас сегодня, сир, — сказал я.

Король улыбнулся:

— Готов к битве, если до нее дойдет?

— Готов, сир.

— К этому шло давно, и хотя я сам предпочел бы выбрать место, избегать столкновения не стану. Разобьем Саладина на равнине, и Иерусалим падет.

— Даст Бог, так и будет, сир.

Ласково потрепав Фовеля, король обвел взглядом собравшихся рыцарей. Многие сидели в седлах или взбирались на коней. Ричард велел готовиться к скорому выступлению. Откладывать разговор было нельзя.

— Сир, у меня просьба.

— Хочешь скакать по правую руку от меня? Это уже решено.

Я благодарно склонил голову:

— Почту за честь, сир. Но я о другом.

— О чем же? Выкладывай, время не терпит.

— Речь о Филипе, сир. Ему отчаянно хочется идти в бой вместе с рыцарями.

Ричард нахмурился:

— Он и на тебя насел? Я уже отказал ему.

— Парень — хороший рубака, сир, и с копьем управится. И уже достаточно взрослый, чтобы стать рыцарем.

— Божьи ноги, не видать мне покоя от его постной рожи и твоего нытья. Ну хорошо. Пусть идет с нами, но передай, чтобы держался подальше от первых рядов. Никаких подвигов.

— Сир.

Широко улыбаясь, я отправился с этой вестью к Филипу. Тот наблюдал за мной со стороны, делая вид, что в последний раз наводит лоск на королевский шлем.

Друг стиснул меня в объятиях:

— Руфус, не знаю, как благодарить тебя!

— Отблагодаришь, если останешься в живых, — буркнул я, надеясь, что не совершил ошибки.

Вскоре мы выступили, следуя за клубами пыли, поднятыми тамплиерами, бретонцами и анжуйцами. Утро выдалось чудесное: на небе — ни облачка, солнце едва выглядывало из-за гор на востоке. Уже было чертовски жарко. Биться с сарацинами весь день означало совершить подвиг, достойный Геркулеса. Я хотел находиться при короле, но тот беседовал сначала с одним гонцом, затем с другим — из числа тех, что прибывали с запросами от начальников отрядов. Я незаметно для всех придержал коня и поравнялся с Филипом, державшимся в последних рядах.

Мы приятно провели время, толкуя о славных деньках, когда Ричард был еще герцогом Аквитанским. Вспоминали о юных особах, за которыми ухаживали, и о ночных попойках. Филип говорил о Жюветте, своей зазнобе, а также об Алиеноре и Беатрисе, которых в разное время любил я. Я же мог думать только о Джоанне. В конце концов, не в силах сдерживаться, я посвятил друга в свою тайну.

— Только ни слова ни одной живой душе, слышишь? — Я погрозил пальцем. — Если проболтаешься, твоя жизнь и ломаного гроша стоить не будет.

— Клянусь, — воскликнул он, улыбаясь во весь рот. — Сама королева Джоанна, не кто-нибудь! Я думал, что хорошо тебя знаю, Руфус, но, как говорится, в тихом омуте…

— Я люблю ее, — сказал я, и сдерживаемые со времен Акры чувства выплеснулись наружу. — И она меня любит. Я все бы отдал, чтобы она стала моей женой, но… — Тут голос изменил мне.

Объяснений не требовалось. Джоанне как невесте не было цены. Я занимал высокое положение среди придворных рыцарей, но не мог предложить надежный союз с другим королевским домом. А именно к этому будет стремиться Ричард, подыскивая ей нового мужа.

— Мне жаль, Руфус, — сказал посерьезневший Филип.

— И мне тоже.

Я снова заговорил о нем самом, спросив, почему он не предпринимал попыток поухаживать за придворными дамами Джоанны или Беренгарии.

Он рассмеялся и ответил, что очень