московских рынках». Этот приказ, действие которого, судя по всему, не распространялось на другие города, запрещал любую продажу промтоваров «с рук», хотя через четыре дня исполком Моссовета выпустил пояснение, что запрет ограничивался только продажей новой одежды, тканей, галош и другой обуви[515]. Как видно из эпиграфа к третьей части книги, в котором описывается Тишинский рынок, в годы войны этот запрет не имел значительной силы. Тем не менее крупнейшие местные блошиные рынки действительно располагались в пригородах вплоть до 1946 года, когда было удовлетворено прошение городских властей о возврате к компромиссу 1930-х годов: лоточники вновь могли продавать новые товары, если платили ежедневный сбор, не устанавливали «спекулятивных» цен и не торговали «систематически» без патента. По предположениям чиновников, в пригородах блошиные рынки, вероятно, продолжали функционировать как «место сбора преступных элементов», – но там они едва ли могли помешать государственной торговле[516].

После урожая 1940 года поставки сельхозпродукции на рынки выросли, однако нападение Германии в июне 1941 года помешало восстановлению перебоев в снабжении предыдущих нескольких лет. Продовольственные запасы иссякли по всей стране. Вторя своим предшественникам, нарком торговли Любимов объяснял низкий уровень торговой активности крестьян тем, что те не могут получить потребительские промтовары в государственных и кооперативных лавках, в связи с чем «колхозники не заинтересованы в вывозе сельскохозяйственных продуктов для продажи на колхозных рынках». Некоторые крестьяне, как он писал в феврале 1942 года, отказывались продавать продукты питания за деньги и требовали у заготовительных органов одежду, обувь, спички, соль, мыло и хозяйственные товары в обмен. Произошел неожиданный поворот событий: крестьяне требовали товарообмена, хотя и на своих условиях, а руководство настаивало на том, чтобы придерживаться денежных отношений и принципов торговли. Другими словами, с точки зрения политики это было отражением кризиса 1931–1932 годов, а не кризиса 1927–1930 годов, и поэтому главным предложением Любимова было восстановление практики встречной торговли путем обеспечения поставки промтоваров «крестьянского ассортимента» для коммерческих продаж. Местные власти, напротив, продолжали бороться с кризисом теми же способами, что и в 1918 или 1928 годах. Некоторые пытались контролировать цены: во многих населенных пунктах устанавливали ценовые ограничения на продажи продовольствия частниками. Другие пытались монополизировать снабжение. «Местнические настроения» вели не только к несанкционированному повторному введению продовольственных пайков, что было видно из пятой главы, но также к различного рода запретам на вывоз, чтобы помешать отправкам продовольствия из района – как в революционный период[517].

На деле расширение практики встречной торговли не было жизнеспособной альтернативой, поскольку с переводом промышленности на военные рельсы у правительства оставались весьма незначительные запасы потребительских товаров. В самые тяжелые моменты кризиса (в большинстве случаев – в 1943 году) социалистическая система распределения располагала следующими объемами централизованного снабжения по сравнению с объемами 1940 года: 7 % хлопчатобумажной ткани, 25 % шерстяной ткани, 13 % платков и шарфов, 10 % одежды, 8 % кожаной обуви, 20 % хозяйственного мыла, 8 % банного мыла, 7 % сахара, 0,5 % низкосортного табака (махорки), 12 % спичек и 8 % керосина[518]. При таких обстоятельствах действующий в Москве запрет на рыночную продажу новой одежды, тканей и обуви терял актуальность. Из обращения повсеместно исчезли новые товары фабричного производства (и не появлялись вплоть до 1945 года), а жители значительной части страны вернулись к бартерному обмену, как это было в годы Гражданской войны. Согласно обследованию сельскохозяйственных рынков по всей стране, в главных аграрных регионах (в Среднем и Нижнем Поволжье, на Северном Кавказе, в Центральном сельскохозяйственном районе, на Вятке и в Западной Сибири) крестьяне все чаще требовали от потенциальных покупателей промтовары, при этом на огромной территории от Владивостока до Свердловска и особенно от Хабаровска до Читы «крестьяне не желали обменивать ограниченный ассортимент своей продукции ни на что, кроме хлеба» [Moskoff 1990: 161–164][519].

Ситуация в промышленных областях была сложнее. Конечно, как утверждает Уильям Москофф, существенную часть рыночного обмена и обмена вне рынка составляли бартерные операции, но гораздо важнее бартера были разовые продажи. В ходе настоящего исследования я побеседовала с несколькими людьми, и у них нашлось что сказать по этому поводу. На мой вопрос о том, кто занимался уличной торговлей во время войны, я получила следующие ответы: «Чуть не все торговали с рук!», «Если это преступление, то весь народ виновен!», «Каждое семейство без исключения». Почти все смогли рассказать о ком-то из своих родственников, кто занимался в семье торговлей: кто-то продавал вышитую детскую одежду, кто-то обменивал хлеб на молоко, кто-то занимался спекуляцией с карточками, кто-то спекулировал обувью, кто-то продавал старую одежду, еще кто-то обменивал карточки на промтовары и так далее. Обычно эту роль выполняли старшие женщины в семье, но не всегда: дети-подростки помогали матерям, а один мужчина, научившись совершать манипуляции с различными видами карточек в своих интересах, спекулировал ими, выдавая себя за студента. В каждом случае цель уличной торговли, согласно этим воспоминаниям, была проста: мелкая торговля давала семье возможность улучшать свои запасы продовольствия как количественно (несколько килограммов картофеля), так и качественно (молоко для ребенка, которое иначе достать было невозможно). Как сказал один из моих собеседников: «Нам приходилось выживать»[520].

В исследованиях семейных бюджетов в период войны подчеркивается повсеместный характер использования мелкой торговли в качестве стратегии выживания. В период с 1937 по 1940 год доля выручки от разовых продаж в доходах домохозяйств составляла 2 %, а затем взлетела до 25–30 %, что было характерно для периода Гражданской войны. Тем временем исчезновение товаров из лавок означало, что в годы войны покупки также совершались главным образом на базарах. В 1943 году расходы рабочих домохозяйств на еду в среднем составляли 2099 рублей, из которых 1775 рублей «платилось на рынке частным лицам». Аналогично 236 из 312 рублей тратились на ткани, одежду и обувь, 25 из 33 рублей – на отопительные и осветительные материалы, 75 из 90 рублей – на товары для отдыха, предметы гигиены и косме – тику и так далее. В целом 82 % общих расходов домохозяйств на приобретение товаров (по сравнению с расходами на жилье, услуги, налоги и другие нетоварные затраты) приходилось на частный сектор, что примерно соответствует бюджетным данным по всем республикам и социальным группам[521]. Учитывая эти данные, в опубликованных оценках рыночных продаж, указывающих на смещение розничных продаж в рублях с 14 % в 1940 году на 46 % в 1945 году, роль рынков в экономической активности потребителей в годы войны, вероятно, преуменьшалась [Советская торговля. Статистический сборник 1956: 19; СССР в цифрах. Статистический сборник 1958: 427].

Разрастание толкучек в значительной степени подрывало идеал «культурной