в качестве натурщика. Славкин позировал для наиболее известных художников того периода в костюме и кепке Ленина, которые он сделал сам, и зарабатывал этим до 50 рублей в час; по выходным он изображал Ленина на рынке и продавал там свои фотопортреты прохожим. Следовало ли разрешить ему разработать серию открыток с Лениным, как он просил в 1940 году, или его следовало отправить в лагерь за уклонение от «общественно полезного труда»? Дилемму именно такого рода блошиные рынки ставили перед властями. А когда в НКВД наконец сделали выбор в пользу репрессий, место Славкина тотчас заняли другие «Ленины»[490].

Как показывает пример Славкина, лоточники продавали не только ягоды и ношеную одежду. В какой-то степени их существование было вопросом политики. Несмотря на то что открывать частные лавки было запрещено, в 1930-х годах все еще было возможно получить торговый патент на полный день для продажи ряда товаров с рук или с лотка. Среди товаров, разрешенных к продаже в таком формате, были традиционные пищевые продукты (холодные напитки, сладости, творог, кисломолочная сыворотка и варенец — напиток из топленого молока), фрукты, орехи, семена подсолнечника и ягоды; воск, сода, мастика, отбеливатель и мелкие хозяйственные принадлежности; игрушки; галантерейные товары (нитки, иголки и т. д.)[491]. Кроме того, ряды лоточников пополнялись за счет частников-кустарей, которым постановлениями 1932 года было разрешено продавать свои изделия на рынке. Московским муниципальным финансовым отделом в 1935 году было зарегистрировано свыше двух тысяч кустарей только на Ярославском рынке[492].

Что касается проводимой политики, этим уступкам частному сектору было не суждено действовать долго. Во-первых, кустари и другие торговцы, имеющие патент, сливались с массой лоточников. Согласно выводу одного партийного инспектора, сделанному в 1935 году,

толкучка, где раньше, как правило, продавались поношенные вещи личного обихода, превратилась в настоящее время в своего рода универмаг по ассортименту и качеству товаров. <…> Здесь трудно отличить трудящегося от спекулянта, лжекустаря от действительного кустаря[493].

Такая обеспокоенность совпадала с целью, сформулированной на прошедшем в 1934 году «Съезде победителей» (XVII Съезде ВКП(б)), – добиться «окончательной ликвидации» независимых кустарей, «капиталистических элементов» и многоукладности к концу второго пятилетнего плана[494]. В связи с этим сфера деятельности легального частного предпринимательства вновь была ограничена. К марту 1936 года независимым кустарям было запрещено производить целый ряд потребительских товаров: одежду и аксессуары для одежды, белье, головные уборы и кожаную обувь, седла и упряжь, товары из цветных металлов, а также пищевые полуфабрикаты. Запрет на производство последних, вероятно, был наиболее сильным отклонением от предыдущей практики. Таким образом, «ликвидация» деятельности частных кустарей началась с запрета на продажу товаров, производившихся из материалов, дефицит которых ощущался наиболее остро (ткани, кожи, металла, пищевых продуктов), и частникам-кустарям оставалось торговать только игрушками, мебелью, стеклянной утварью, керамикой, бочками, изделиями из соломы, конфетами и валенками, – тем, что производилось из материалов, недостатка в которых не было[495].

Могло бы показаться, что издание в марте 1936 года «Правил регистрации кустарных и ремесленных промыслов» должно было ликвидировать практику продажи на базарах новой одежды, обуви и большинства прочих потребительских промтоваров, однако к концу 1930-х годов на блошиных рынках продолжали торговать «всем, чем можно было торговать». Через три месяца после издания новых правил был издан приказ о базарной торговле, в котором сообщалось, что ассортимент продаваемых на рынках товаров почти не изменился:

На рынках многих городов можно увидеть, как граждане продают новые промтовары (хлопчатобумажные, шерстяные, шелковые и льняные ткани, обувь, велосипеды, одежду, рубашки, постельное белье и аксессуары для одежды, домашнюю утварь, фонографы, фонографические пластинки и т. д.).

Как и во время «товарного голода» конца 1920-х годов, большинство этих товаров было государственного или кооперативного производства, большинство из них было получено через социалистическую розничную систему, и большинство продавалось по ценам, значительно превышающим государственные[496]. Чиновники центрального аппарата и их надзорные органы предсказуемо трактовали такую торговлю как «паразитическую» или «спекулятивную», – она, неоспоримо, такой и являлась в свете постановления о спекуляции от 22 августа 1932 года, в котором вводился минимальный срок лишения свободы в размере пяти лет.

Постановление о спекуляции напрямую вытекало из постановления от 20 мая 1932 года о рыночной торговле.

В соответствии с ней местным властям было дано распоряжение «всячески искоренять перекупщиков и спекулянтов, пытающихся нажиться за счет рабочих и крестьян» [Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам 1968, 2: 389]. На основе этого мандата вскоре возникло условное разделение обязанностей: местные финансовые отделы боролись с торговой деятельностью без патента, а милиция поддерживала порядок на рынках и с помощью прокуратуры вела «войну против спекуляции». Торговые отделы муниципальных советов – третий элемент административной системы, на который опирались рынки, – назначали директоров рынков, учреждали планы продаж, следили за физическим содержанием мест торговли и совершали надзор над оплатой ежедневных сборов лоточниками, не

имеющими патента[497]. Каждый из этих местных органов был связан с центральным бюрократическим аппаратом. Например, муниципальные отделы торговли подпадали под юрисдикцию Наркомата внутренней торговли, от которого они периодически получали распоряжения и перед которым они были обязаны документально отчитываться. В то же время милиция, прокуратура, финансовые отделы и отделы торговли находились в подчинении у местных советов, и, при выявлении случаев спекуляции, полномочия центральных и местных органов часто пересекались. В одном докладе 1935 года о базарах пяти крупных городов (Москвы, Ленинграда, Харькова, Ростова и Минска) сообщалось, что ни в одном из соответствующих местных органов не хотели применять наказаний в виде максимального пятилетнего срока в трудовом лагере ко всем установленным нарушителям закона[498].

Неудивительно, что, учитывая степень, в которой доходы местных исполнительных органов зависели от рынков, одно из главных препятствий к открытой войне со спекуляцией имело финансовый характер. В Харькове был зафиксирован случай, когда сборщик платежей из финансового отдела вступил в спор с милицией по поводу задержания мелких торговцев: «Если вы всех спекулянтов разгоните, то нам не с кого будет взимать разовый сбор»[499]. Более того, муниципальные отделы милиции могли значительно пополнить свои бюджеты, штрафуя торговцев, не имеющих патента, вместо того чтобы арестовывать их, а также работая сообща с администрацией рынков. Во многих городах с администрациями рынков заключались договоры, по которым те обещали оплачивать отделам милиции их услуги: в Харькове – 30 % доходов от аренды киосков и ларьков, а на крупнейшем блошином рынке Москвы – фиксированную плату в размере 156 978 рублей. Отделы милиции регулярно обращались к своему начальству в центральной администрации с просьбой одобрить подобные сделки