актеров, командировочных и городских чиновников, и похожие ситуации встречались в Свердловске, Самаре и Курске[468]. Поэтому невыполнимое на практике заявление центра о том, что на рынках немедленно станет доступен целый ряд услуг, приводило к типичным последствиям: местные чиновники, которых заботили более важные приоритеты, исполняли задачи вяло, не в полном объеме, а иногда и вовсе обманывали центральные власти, после чего обычно следовал поток взаимных обвинений.

Снабжение новых лавок социалистической торговой сети, размещаемых на рынках, сталкивалось в 1932–1933 годах с похожими противоречивыми трудностями. Поскольку частные лавки на рынках прекратили свою деятельность, центральные власти предписали организациям государственной и кооперативной торговли увеличить там количество своих торговых точек и сориентировать свою деятельность в сторону потребителей-крестьян. Эти магазины и лавки, применительно к которым употребляли выражение «встречная торговля», предназначались для выполнения роли, схожей с ролью кампаний «стимулирования», – побуждать крестьян сбывать значительную долю своей продукции в обмен на обещание получения желаемых товаров[469]. На самом деле, в 1932–1933 годах продовольственный кризис замедлил крестьянскую торговлю, а финансовый кризис замедлил процесс расширения торговой сети. Торговые организации тянули с открытием лавок на рынках, а когда они это делали, новые торговые точки слишком часто либо получали недостаточно снабжения (как в Одессе, где муниципальный кооператив отпускал этим лавкам лишь одну десятую от того объема промтоваров, который он должен был поставлять), либо снабжались избыточным количеством предметов роскоши: дорогими духами, шелком, модной обувью, шляпами, «от которых городское население уже отказалось» и которые не интересовали потребителей-крестьян[470].

Вдобавок ко всему торговые организации социалистического сектора не сразу отказались от дискриминационной практики, взятой ими на вооружение в конце НЭПа при поддержке властей. Предполагалось, что практика встречной торговли будет побуждать всех крестьян продавать свою продукцию за деньги, однако во многих лавках отказывались отпускать товары крестьянам без подтверждения ими членства в колхозе. В других с крестьян сверх установленной цены брали еще определенное количество яиц или сливочного масла. Еще одним распространенным явлением (которое имело хронический характер в советских лавках еще со времен революции) был так называемый принудительный ассортимент, или отказ отпускать какой-либо ходовой товар без согласия покупателя приобрести товары, которые в противном случае пылились бы на полке[471]. В печати примеры подобной практики освещались под рубрикой «Искажения советской ценовой политики» и отражали низкую прибыльность встречной торговли, в рамках которой, по задумке, продажи должны были осуществляться со скидкой[472].

В программных заявлениях слабые показатели «колхозной торговли» в 1932–1933 годах объяснялись недоступностью помещений, услуг и промтоваров на базарах, а также деятельностью частных посредников[473]. Это были умышленные искажения: резкие повышения цен и ненадежность поставок в 1932–1933 годах можно объяснить, ссылаясь только на дефицит. Как только закончился голод, крестьяне значительно увеличили объем продовольствия, которое они привозили на рынки, вне зависимости от того, улучшилась ли практика встречной торговли. По оценкам, с 1933 по 1934 год поставки в крупнейшие города страны выросли на 70 %, а с 1932 по 1937 год – от четырех с половиной до пяти раз[474]. Тем не менее нехватка промтоваров и дефицит услуг были настоящими недостатками, которые в обычное время могли влиять на объем продаж. Именно на них продолжали ссылаться вплоть до 1935 года как на тормоз крестьянской торговли[475].

Торговые организации в итоге открыли ряд лавок на рынках, но ослабление политического интереса к встречной торговле только отчасти стало результатом достижения этой цели. Не менее важно, что экономический рост середины 1930-х годов вызвал новую волну оптимизма по поводу возможности преобразования крестьянской торговли по социалистическому образцу. Несмотря на то что власти не отказались от обещания, которое косвенно содержалось в постановлениях 1932 года, и не объявили частную торговую деятельность крестьян незаконной, они стремились вытеснить самостоятельную крестьянскую торговлю, ведущуюся по рыночным ценам, контрактными поставками (контрактацией) по более низким, заранее установленным ценам. Таким образом, в 1930-х годах экономическое управление вложило больше сил в «отоваривание» этих контрактов, чем в обеспечение рыночных магазинов [Нейман 1935: 149; КегЫау 1968: 131]. В 1927 году Сталин определял контрактацию как авангард «новых массовых форм торговли». Ее восстановление после 1934 года иллюстрирует степень, в которой торговая политика 1930-х годов задумывалась как продолжение НЭПа в социалистическом секторе.

Аналогично экономические власти надеялись увеличить пропорциональную роль обобществленного сельского хозяйства. Им не удалось достичь этой цели во многом потому, что колхозы предпочитали распределять товарные излишки среди своих членов либо в виде зарплат за трудодни, либо в форме скидок на покупку товаров [Whitman 1956: 388–389; Островский 1967: 57–61]. Согласно опубликованным источникам, на колхозы приходилось примерно 10 % общих рыночных продаж в 1935 году и 16 % в 1937 году; при этом в одном неопубликованном докладе утверждается, что колхозы ввели регулярные поставки только в 1939 году. В том году в Ленинграде был зафиксирован один из самых высоких показателей участия колхозов в торговле – 5 % продаж. В Москве этот показатель колебался в пределах 2–4 % в месяц. В Горьком, Сталино и многих других городах сообщалось, что колхозы торгуют не более чем «периодически» [Whitman 1956: 388; Kerblay 1968: 145][476]. В общем, в период до Второй мировой войны «колхозный» компонент «колхозной торговли» бросался в глаза главным образом именно своим отсутствием.

Торговые инспекторы объясняли нежелание колхозов торговать на рынках нехваткой стационарных палаток или ларьков либо, если они были, высокими арендными ценами. В плане по улучшению инфраструктуры на рынках конца 1930-х годов важное место занимало строительство новых ларьков. К несчастью, за исключением Москвы и нескольких других городских центров, этот план регулярно оставался невыполненным[477]. Тем временем нездоровый политический климат того периода начал отражаться в объяснениях, данных по поводу нарушений санитарных норм и других недоработок в управлении базарами. В апреле 1938 года рыночная администрация Наркомата внутренней торговли провела обследование 80 республиканских и областных столиц, в рамках которого было обнаружено, что 40 % рынков в этих городах не вымощены, в 50 % не хватает гигиенических станций для проверки молока, мяса (или и того и другого вместе), а также что в 50 % не хватает средств для ночного охлаждения и хранения продуктов. Обнаружив все эти нарушения, чиновники перестали пытаться винить дефицит и другие обезличенные факторы и объясняли проблемы действиями вредителей:

Вредители, орудовавшие в органах торговли, умышленно старались сокращать места под торговлю колхозов и колхозников, создавая условия, при которых колхознику приходилось ожидать очереди к месту торговли, торговать с земли. <…>…а вредители из финансовых органов всячески задерживали средства рынков в течение бюджетного года, а потом