– Из костей наших отцов прорастаем мы, чтобы дать почву нашим детям… Всё дело в гармонии, молодая госпожа Хаяси, и ни в чём ином – я уже говорил вам об этом и не устану повторять снова и снова. Как бы вам ни хотелось вырваться из этого круга, бороться против законов, установленных силами гораздо более высшего порядка, чем может себе вообразить человек, бессмысленно. Это всё равно что умирать от жажды и выбросить в бездну флягу с последним глотком воды.

Уми немного помолчала, обдумывая услышанное. К тому времени они уже добрались до моста Нагамити, и теперь влились в толпу людей, тоже желавших попасть на тот берег. День обещал быть ясным и чистым, как слёзы горного ручья. Лишь в отдалении на востоке серел тонкий пояс облаков, суливших дождь. Пройдёт ли он стороной или направится прямиком к Ганрю – то пока было неведомо.

– Возможно, я не совсем ясно понимаю, о каких законах вы говорите, – снова заговорила Уми, когда они миновали почти половину моста, – но мне ясно одно: никакой гармонии в этом мире не существует. Знаете, почему наш клан так уважают во всём городе – и даже полиция не осмеливается идти против нас? Да потому что якудза были и остаются той единственной силой, которая хоть как-то поддерживает порядок в этом городе. Предшественник отца, старый глава Нагасава, начинал работу в портовом квартале: в те годы полиция туда вообще соваться боялась – такой там царил беспредел. Любого могли прирезать в каком-нибудь вонючем проулке на два паршивых медных сэна. А если какая-то девушка отказывала неугодному жениху, её отца и братьев могли убить у неё на глазах, а саму несостоявшуюся невесту, её мать и сестёр продать в бордель… Вот что творилось в портовом квартале до тех пор, пока старик Нагасава не навёл так порядок. Пускай он действовал твёрдой и жёсткой, а порой и жестокой рукой, но зато теперь портовый квартал ничем не отличается от того же Фурумати или Отмели, только что дома там победнее. Преступники урезонили преступников, меньшее зло остановило большее – и никакие высшие силы, прошу заметить, помощи якудза не оказывали.

Ямада слушал Уми с неослабевающим вниманием. Ободрённая его молчаливым поощрением, она продолжала:

– Работая в игорном доме, я довольно насмотрелась на то, какими порой кошмарными и чёрными бывают помысли иных, наделённых огромной властью людей. Большие начальники полиции, богатейшие фабриканты – в их руках сосредоточено столько силы, что даже мне, дочери главы клана якудза, страшно вообразить, на что они могут быть способны. Но знаете, чем предпочитают заниматься такие люди? Они могут просадить за одну ночь целое состояние и ставить на кон даже не слуг, а родных детей или неугодных им братьев, свою родную кровь! О какой гармонии вы можете говорить, когда в нашем мире живут подобные люди? Отчего и зачем дано им столько силы, которую они используют во благо лишь для себя? И тут уже даже клан Аосаки не в силах ничего сделать: на деньги этих разжиревших свиней мы хоть как-то стараемся уберечь этот город от того, чтобы он не уничтожил сам себя. Чтобы люди могли жить здесь, не боясь за свою жизнь и за своё дело, в которое они вложили столько труда. Чтобы столица провинции Тосан процветала…

Уми закончила, и Ямада погрузился в раздумья, видимо, подбирая подходящие слова. Только когда они сошли с моста и двинулись вдоль набережной вниз по течению реки, монах наконец заговорил:

– Вы задаёте сложные вопросы, молодая госпожа Хаяси. Даже мой учитель не сразу нашёлся бы с ответом. Но я скажу так: применяя меру исключительно добра или исключительно зла, никогда не познаешь истинной сути вещей. Как сезоны сменяют друг друга один за другим, так и чувства, которыми руководствуются люди, могут измениться. Не стоит говорить, что чья-то душа полностью черна – даже злейший из демонов может обратиться к свету, как и мудрейший из праведников – обагрить свои руки кровью.

– Даже самый отпетый преступник способен сотворить добро и самый праведный из людей может совершить убийство, – пробормотала Уми, пытаясь свыкнуться с этой мыслью. – Выходит, вот она – та самая гармония, о которой вы говорили? Когда нет ничего абсолютного? Когда всё переменчиво, как ветер, задувающий с реки?

Ямада кивнул и снова улыбнулся, но на сей раз в его улыбке было больше затаённой печали, чем радости. На какой-то миг Уми показалось, что монаху удалось познать всю тяжесть этой истины на себе. Неужели ему и правда приходилось убивать? Уми не была уверена, что ей хотелось бы знать ответ на этот вопрос.

Чтобы перевести разговор в менее мрачное русло, Уми снова заговорила:

– Возвращаясь к нашему незапланированному купанию в пруду… Скажите, вы не почувствовали ничего странного?

– Я постоянно ощущаю потоки силы, исходящие от живых существ и от проявления той или иной стихии. Так что мне не совсем понятно, о каких странностях вы говорите.

Уми пришлось пересказать монаху всё, что случилось с ней этим утром после пробуждения, начиная от странного предчувствия, которое погнало её к пруду, заканчивая чёрными тенями, которые навели на неё такую жуть.

– А раньше в вашем присутствии происходило что-то необычайное, что могло бы хоть как-то быть связано с водой? – неожиданно поинтересовался Ямада.

Этот вопрос заставил Уми задуматься. Вскоре на ум ей пришло вчерашнее происшествие у чаши для омовений, когда вода оттуда чуть не выплеснулась на духа-фонарика, который повёл себя недружелюбно по отношению к Уми. Она вкратце поведала Ямаде об этой малозначительной истории, но монах ею почему-то заинтересовался.

– Присутствия ёкай в пруду я не почувствовал, – задумчиво проговорил он. – Но раз вы видели эти тени и ощущали их прикосновения, то я могу предложить, что это были, гм-м… некие сущности, прислужники водной стихии. Большего пока я сказать не могу – о воде я знаю не так много, как об огне, к силе которого я обращаюсь вот уже столько лет. Но я бы посоветовал вам держаться подальше от открытых водоёмов – по крайней мере до тех пор, пока мы не поймём, с добром эти сущности показались вам, или же они замышляют дурное.

Уми и сама не намеревалась больше соваться к пруду и куда бы то ни было ещё, какая бы сила её ни тянула к