осматривали его на наличие ведьмовских отметин. Они ничего не нашли. Берроуз крепко держался за веру и призывал своих детей – которым писал «серьезные душеспасительные наставления» – к тому же [68]. У него были сторонники, которые уговаривали одного потенциального свидетеля обвинения куда-нибудь исчезнуть в ту пятницу (времена были таковы, что он все равно пришел). Друзья навещали Берроуза в тюрьме и обсуждали его дело. Он не собирался снова, как в мае, пожимать плечами в ответ на вопросы суда. Он достаточно знал о делах в деревне, чтобы подорвать доверие к своим обвинителям. И он верил в систему. Добавляло ему уверенности также знакомство не только с некоторыми судьями, но и с главным прокурором: тринадцать лет назад Джордж Берроуз работал на отца первой жены Чекли, матери его пятерых детей. Берроуз явится перед равными. У него хорошо подвешен язык. И говорит он как его судьи – с тем же смешанным современным англо-американским акцентом образованного человека. Он мыслит образами из Писания и с готовностью их интерпретирует. И помимо всего прочего, он пастор, выпускник Гарварда. А в кармане у него лежит клочок бумаги, который укрепит его защиту.

Берроуз, которого бесчисленное количество раз уже окрестили главарем, наверняка понимал, что разбирательства его дела ждали, как никакого другого [69]. В ту пятницу после обеда зал салемского суда был переполнен. Пастор сразу взял на себя инициативу в процессе, даже давал отвод потенциальным присяжным – такого права другим обвиняемым не предоставлялось. Возможно, он также вызывал свидетелей защиты. В зале присутствовал узколицый, скуластый, почти бесплотный Инкриз Мэзер – само по себе уже событие. Берроуз мог успокаивать себя тем, что старший Мэзер в своих «Удивительных знамениях» выражал сомнение в существовании колдовства. Слишком много внимания уделялось в последнее время дьяволам.

На майском слушании дела Берроуза свидетельствовали шестнадцать человек; 5 августа желающих дать показания было почти в два раза больше. Восемь признавшихся ведьм сообщили, что Берроузу обещано царство во владениях Сатаны. Девять других свидетелей приписали невысокому мускулистому пастору – «весьма тщедушному мужчине» – подвиги, которым позавидовал бы великан. Элизабет Хаббард, племянница доктора, сообщила, что Берроуз хвастался своим положением. Он был заклинателем, «выше рангом, чем обычные ведьмы». Мерси Льюис, его бывшая служанка, вышла из транса, чтобы поделиться своим рассказом (навеянным Евангелием от Матфея), где Берроуз перенес ее на высокую гору и обещал «могущественные и славные» царства, лежащие внизу. Нелегко отделаться от ощущения, что этот отважный и умный мужчина, очаровывавший юных деревенских дев, стоял перед судом из-за того, что пережил своих жен и мог дать отпор индейцам.

Околдованные выдавали свои истории с трудом, периодически впадая в транс, крича, что сорокадвухлетний пастор их кусает. Они могут доказать это – вот следы зубов! Они демонстрировали раны судебным приставам, которые осматривали рот Берроуза. Отпечатки полностью совпадали с зубами. Приступы удушья и дерганье конечностями тормозили процесс, суду ничего не оставалось, кроме как ждать, пока девочки придут в себя. Во время одной такой паузы Стаутон обратился к подсудимому. Что, спросил главный судья, по мнению заключенного, мучает девиц? Берроуз ответил без обиняков: он предполагает, что это дьявол. «И почему же дьявол так отчаянно не хочет, чтобы против тебя давали показания?» – поинтересовался Стаутон, и этот головоломный вопрос поставил Берроуза в тупик. Не меньше его озадачили ду́хи, начавшие вдруг кружить над залом, до отказа забитым людьми. Они выбивали из колеи больше, чем призраки: теперь их видел даже кое-кто из неоколдованных. Прямо рядом с пастором девочка задрожала от ужасного видения: она смотрела, по ее словам, на его мертвых жен. Их ду́хи, повернув к девочке кроваво-красные лица, требовали правосудия. Стаутон вызвал еще нескольких околдованных детей. Каждый описывал то же самое. Что, возвысил голос Стаутон, Берроуз на все это скажет? Пастор был в смятении, но сам ничего такого не видел.

Если присутствовавшие еще не знали, что Берроуз (как назовет это впоследствии Мэзер) «печально известен на всю страну варварским обращением с двумя своими почившими женами», то вскоре их на этот счет просветили. Утверждалось, что он держал их «в некоем странном рабстве» и в итоге «довел до смерти». Добавив к списку жертв жену и дочку Лоусона, одна из девочек предложила такой мотив их убийства: преподобному не нравился его салемский преемник, служивший пастве, которая плохо с ним, преподобным, поступила. Из этой мешанины обвинений наконец стало проступать некое целое: кто-то свидетельствовал, что Берроуз принуждал своих жен клясться, что они никогда не выдадут его секретов. Его бывший шурин, владелец таверны в городе, рассказал – при этом в зале находилась вся семья – о том походе за клубникой, когда пастор вроде бы сказал, что читает мысли своей жены. Как он может это прокомментировать? – спросил Стаутон. Просто жена с братом оставили с ним своего знакомого, объяснил Берроуз. Шурин возразил. Стаутон потребовал назвать имя этого знакомого. Берроуз помрачнел, поскольку ответить не мог. В конце концов, этот священник, возможно, не обладал необходимыми для заклинателя качествами: либо он был слишком истощен тремя месяцами, проведенными в сырой темной дыре, либо кто-то сильно преувеличивал его мощь. Он заикался и колебался. Возможно ли, предположил главный судья, что этот знакомый – черный человек, во всяком случае в пересказе Мэзера, – отошел в сторону вместе с Берроузом, чтобы накинуть на него по пути что-то вроде мантии-невидимки?

Ответа Берроуза у нас нет – не потому, что он его не дал, но потому, что Мэзер не посчитал его «достойным внимания»: обвиняющие улики затмили собой все возражения. Берроуз, как можно представить, с треском провалил свою защиту. На вопрос о его сверхъестественной силе он заявил, что стрелять из мушкета, будто тот был не тяжелее пистолета, ему помогал один индеец. Было неразумно приплетать сюда помощника, которого ничего не стоило превратить в «черного человека»: Мэзер всегда неплохо умел между делом впихнуть в свои книжки демона-другого, как поступил и в этот раз. Кроме того, никто больше никогда не видел ассистента Берроуза. Когда от него потребовали объяснить, как он управлялся с бочками патоки, Берроуз обнаружил, что лишился основного козыря своей защиты. Этот фокус он проделывал четырьмя годами ранее в доме своего патрона, тестя главного прокурора. Сегодня Чекли не пришел – похоже, решил дистанцироваться от бывшего зятя. Из жалкой попытки Берроуза дискредитировать своих обвинителей тоже ничего не вышло. Он был гораздо менее ловок в распространении сплетен, чем прихожане, которых он так внезапно покинул, которые подали на него в суд и сделали из пастора колдуна. Его противоречивая натура проявлялась и