головы, сбивал шлемы с голов, щиты с плеч, повергал наземь всадников и коней – словом, столько творил всего, что щит его треснул и раскололся, шлем его погнулся, а обод поломался[403]. Бой продолжался так близко к стенам города, что из окон можно было камнем добросить до шлемов противников.

Тем временем Сены собрались с последними силами; ведомые могучим исполином, королем Сафареном, они сумели сбросить с коней в самом плачевном виде многих рыцарей Круглого Стола и сподвижников Артура. Леодагана снова выбили из седла и затоптали ногами. Он бы погиб, когда бы не подоспел Артур, полный решимости биться с великаном. Он взял длинное и крепкое копье с железным острием и ринулся туда, где лежал король Кармелидский.

– Сир, – закричал ему король Бан, – с кем это вы собрались сразиться? Никак вон с тем великаном, вдвое больше и сильнее вас? Вы слишком молоды, оставьте это мне; я покрепче вас и постарше.

– Да прокляни меня Бог, – отвечал Артур, – если хоть однажды мне случится заставить кого-то биться вместо меня! Чем опаснее этот великан, тем сильнее я хочу испытать, чего он стоит; я никогда не узнаю, чего стою я сам, если не померяюсь с ним.

Сафарен, заметив Артура, остановился; все, кто были вокруг, Сены и Бретонцы, приостановились тоже, чтобы поглядеть, кто кого одолеет: малорослый юнец или Сафарен, громаднейший и сильнейший среди Сенов. Оба пустили коней во весь опор, ударили копьями о щиты, силясь пронзить их или разбить. Копье Сафарена переломилось первым, задев Артуру левый бок; копье же Артура пронзило щит и кольчугу, проникло Сафарену в самое нутро и прошло его насквозь; тот упал, истекая кровью, простертый и безжизненный. Со смертью великана боевой пыл Сенов иссяк; несказанно рады были те из них, кто сумел выбраться на луга Анеблеза, где стоял король Рион с прочими своими людьми. Гвиневра с высоты стены узнала в победителе великана того рыцаря, что освободил ее отца.

– Кто бы мог быть сей отважный боец? – расспрашивала она.

– Это, – отвечали ей, – один из новобранцев, недавно принятых.

– Кто бы он ни был, – сказала она, – он, конечно, благородных кровей. Человек худородный никогда не проявит такой великой доблести.

Обратив в бегство четырех королей и поделив добычу между победителями, король Леодаган вернулся в свой город Кароэзу, и первой его заботой было отблагодарить сорок безымянных наемников, прося их принять его кров и присоединиться к рыцарям Круглого Стола. Как только с них сняли доспехи, прекрасная Гвиневра, облачась в самые дорогие свои одежды, принесла им горячую воду в серебряном тазу. Артур не соглашался принять ее услуги; но пришлось ему и двум королям, Бану и Богору, уступить настояниям Леодагана. Девица собственноручно умыла им лица и шеи, затем бережно вытерла их тонким полотном. Другая красавица, тоже по имени Гвиневра, дочь жены сенешаля Клеодалиса, точно так же услужила прочим рыцарям. Здесь надобно рассказать обстоятельства рождения этих двух Гвиневр[404].

Да будет вам известно, что король Леодаган был женат на даме знатного рода, отменной добродетели и превеликой красоты. Дама привезла с собой из отеческой земли одну девицу, не менее мудрую и прекрасную. Сенешаль Клеодалис, вскоре воспылав к ней любовью, испросил у короля дозволения жениться на ней. Став его супругой, она заняла место за столом придворных дам королевы, всегда богато одетая, как и подобало ее сану. Король не мог не заметить ее приятный нрав и был ею очарован. Он долго не раскрывал свои помыслы, пока однажды после дня Святого Иоанна не отправил сенешаля совершить набег на Сенов; дама же осталась при королеве, которая питала к ней самые нежные чувства. Однажды ночью король, разделив с женою ложе, одарил ее дочерью, которую потом нарекут Гвиневрой. Королева, будучи дамой примерной, имела обычай вставать по ночам, чтобы пойти в дворцовую часовню, прослушать заутреню и прочие службы, отправляемые перед мессой. В ту самую ночь, когда она зачала Гвиневру, она встала, подошла к постели жены сенешаля, чтобы позвать ее с собою; но, увидев, что та крепко спит, не захотела ее будить и удалилась с псалтырем в руке. Король за нею следил и увидел, что она вышла из покоя сенешалевой жены одна; сам он тут же поднялся, загасил свечи, горевшие от одной залы до другой, и неслышно вошел, намереваясь возлечь на ложе с женой Клеодалиса. Дама проснулась в испуге и спросила, кто это.

– Тихо, я король, – сказал он, – одно слово, и вы умрете.

Она, однако, долго защищалась уговорами, но кричать не смела, так что король возлег с нею и наградил ее дочерью, спустя считанные часы после того, как зачал со своею женой первую Гвиневру. Через девять месяцев, той же ночью, когда первая появилась на свет, жену сенешаля постигли те же муки, и она родила дочь, столь же прекрасную, как и Гвиневра, и нареченную тем же именем. Они были бы вовсе неразличимы, если бы у дочери королевы не проступала ясно чуть повыше поясницы королевская корона. Принцесса была немного выше и румянее второй Гвиневры, превосходя ее длиною и красотою волос[405]. Она притом лучше владела речью, едва ли уступая в ней кому-либо искусностью и разумностью. Обеих юных девиц растили вместе, и они никогда не разлучались. Королеву Кармелидскую постигла кончина, и такова была любовь короля к жене сенешаля, что, желая воспрепятствовать Клеодалису видеться с нею, он запер даму в одном из своих имений и вот уже пять лет удерживал ее там, когда Мерлин, Артур и их спутники прибыли в Кармелид. Друзья Клеодалиса, возмущенные дурным поведением короля, взялись было надоумить сенешаля, чтобы он отозвал у короля присягу и бросил ему вызов; но он отвечал, что воздержится от этого, пока не окончена война; и в самом деле, бесчестье, причиненное ему королем, не мешало ему служить наилучшим и наивернейшим образом. Таков был достославный Клеодалис, таковы были две девицы.

Принцесса Гвиневра, услужив трем королям, так же обошлась и со своим отцом. Когда они были умыты, она накинула каждому на плечи богатый плащ. Артур был хорош собою, он любовался Гвиневрой, а она говорила про себя: «Как же счастлива будет та, кого полюбит такой прекрасный, такой славный рыцарь! Вовеки нет прощения той, что его отвергнет!»

Когда были накрыты столы и поданы кушанья, сотрапезники заняли места: рыцари Круглого Стола сели бок о бок с безымянными новобранцами, король Артур между королями Баном и Богором. Леодаган сидел слева от короля Бана и вскоре погрузился в глубокие думы, припоминая все, что