эти неведомые храбрецы сделали для него. Дочь его, держа в руке отцовскую золотую чашу, преклонила колени перед Артуром и подала ему. Артур взглянул на нее и снова не мог удержаться, чтобы не восхититься ее красотой. Она и вправду была так хороша, что лучше не бывает: лицо ее было полностью открыто[406], на голове золотой чепец; длинные косы струились по плечам до самого пояса, ярче и светлее чистого золота; лицу придавало приятную свежесть смешение белизны и румянца; тело грациозно изгибалось; плечи были прямые и подвижные, словно камышинки; руки соразмерные и крепкие; ноги прямые и гладкие, талия тонкая, бедра низкие, ступни белые и округлые, пясти продолговатые, белые и мягкие. Что я буду вам расписывать? Были в Гвиневре и красота, и ум, и душевность, и достоинство, и честь, и отвага.

Так надо ли удивляться, если Артур взирает на нее с наслаждением, если он следит, как вздымаются ее груди, крепко очерченные, словно наливные яблоки, если он примечает белизну ее тела, подобную свежевыпавшему снегу, и ее здоровую стать. Он поглощен этим настолько, что забывает о трапезе, краснеет и отворачивает лицо, из боязни выдать другим свои подспудные мысли. Между тем девица уговаривает его выпить:

– Возьмите кубок, молодой господин, – говорит она ему, – и прошу меня извинить, что я не величаю вас другим именем, ведь я его не знаю; но, пожалуйста, пейте и не скромничайте с кушаньями, с оружием-то вы не таковы. Уж это сразу было видно там, когда на вас смотрело пять тысяч с лишним человек, вовсе вам не знакомых.

Артур тогда промолвил, повернувшись к ней:

– Большое спасибо, милая сударыня, за вашу услугу! дай мне Бог сил и смелости, чтобы отплатить вам!

– Сир, – говорит она, – не вам вести такие речи. Вы совершили в двадцать раз больше, чем я смогу заслужить за всю свою жизнь, когда вырвали моего отца из вражьих рук.

Артур ничего не ответил, но она продолжает:

– И довершили еще, когда у ворот на предмостье убили того, кто спешил отца второй раз, и когда рисковали смертельно, чтобы снова посадить его на коня. Если бы не вы, он не вернулся бы в Кароэзу.

Так говорит Гвиневра; король Артур молчит, но берет кубок, осушает его и приглашает девицу сесть. Уже чересчур долго простояла она на коленях. Леодаган, ее отец, подошел, чтобы это прекратить. Когда скатерти были убраны, король Бан промолвил:

– Сир, я удивляюсь, как это вы, такой признанный мудрец, до сих пор не выдали замуж вашу дочь, красавицу и умницу, за какого-нибудь высокородного барона. Он помог бы вам вести войну и оберегать ваши владения. Ибо сдается мне, что других детей у вас нет, и вам пора подумать о том, что станет с этой землей после вашей кончины.

– Сир, – ответил Леодаган, – война, которую вот уже семь лет ведет со мною Рион, не дает мне поразмыслить об этом. Но могу сказать, что доведись мне знать простого башелье, храброго в бою, способного разделить со мною бремя войны, я охотно отдал бы за него свою дочь, коль скоро он ее пожелает, а заодно и мое наследство; и тут уж я не посмотрел бы ни на знатность, ни на богатство. И дай Бог, чтобы это был тот, кто у меня на уме! Ей достался бы в супруги молодой, красивый и отважный башелье, и, если я верно сужу, еще познатнее, чем она.

Услыхав от него такие речи, Мерлин и Бан заулыбались: они угадывали тайную мысль короля. Но они сменили разговор и повели речь о другом, отчего Леодаган решил, что они не намерены выслушивать его мечтания. А девица, не уступая в том отцу, чутко внимала знакам уважения и почтения, с которыми оба брата-короля и их рыцари обращались к Артуру. И потому она уже страстно желала, чтобы он был ее господином; и пусть же записано будет в истории, что из всех женщин Бретани Гвиневра была самой мудрой, как была она самой прекрасной, а вскоре и самой любимой.

Но здесь мы покидаем сей приятный предмет, дабы проследить за битвой, которую короли-вассалы вели против Сенов.

Романы Круглого Стола, видимо, первыми ввели в современную литературу обычай вести эти повествования, перемежающиеся, прерванные и вновь продолженные, к которым приучил нас божественный автор Неистового Роланда и которые, хоть и вызывают у читателя мимолетное нетерпение, созвучны в украшении целого. У древних ни в поэзии, ни в истории мы не найдем ничего подобного; его не встретить еще и в настоящих жестах[407]. Причина этого легко постижима: жесты предназначались для пения или декламации в полный голос, а не для чтения в тиши кабинета; слушатели жест не могли бы приноровиться к этим рассказам, внезапно прерываемым как раз на том месте, где их внимание оказывалось более всего заинтересовано. Не то было с книгами, сложившимися при помощи старинных лэ и созданными для чтения: в них романист мог по своей воле начинать, оставлять и возобновлять несколько сюжетных линий с тем, чтобы позднее свести их к общему центру. И вот, даже если бы у нас не было других причин признать двух авторов книги о Мерлине, нам достаточно было бы заметить, что эти удачные переходы, эти выверенные перебивки не встречаются ни в прозаической версии поэмы об Иосифе Аримафейском, ни в первой части Мерлина. Они включены только в Святой Грааль и в Артура, продолжение Мерлина. Значит, именно романисту, автору этих двух произведений, следует приписать внедрение этого нового приема – акт истинного искусства, с которым история литературы как-никак должна считаться.

Прерывание почти всегда возвещалось одной и той же формулой: Но здесь рассказчик покидает эту историю и возвращается к разговору о некоей другой. Эти слова дали название «лесса»[408] каждой из таких частей общего повествования. Так, например, один жонглер хвастался, что знает «больше сорока лесс – и о Гавейне, и о Тристане».

Я не буду следовать нашему романисту в нескончаемом рассказе об этой войне с Сенами. Ее можно изложить в нескольких словах: каждый из королей-вассалов, вернувшихся в свои владения, выступает из своего главного города, идет навстречу Сенам, вынужден бывает отступить, до той самой минуты, когда соседний король, вовремя извещенный или неожиданно прибывший, изменяет расклад сторон и заставляет Сенов в свою очередь обратиться в бегство, оставив при этом изрядное число убитых на поле боя. Точно так же неоднократно – причем число Сенов увеличивается с каждой повторной атакой – бретонские короли избегают