Тревоги возникали постоянно и становились все сильнее, но, несмотря на них, Вильгельм, которому было только двадцать пять лет, наслаждался жизнью. Его душа, которая была подавлена утратой Анны, скоро излечилась. Может быть, было грустно, что этот ранний брак не затронул глубоко душу ни одного из супругов, но Анна вместе со всеми возможностями, которые он и она потеряли, упокоилась в могиле в Бреде, и это изменить было невозможно. Его дети, Филипп и Мария, были еще младенцами; целая армия их высокооплачиваемых слуг называла их почтительно «господа дети». Его дом не слишком манил его к себе, а политика лишь частично заполняла еще незрелый ум. Вильгельм начал искать вторую принцессу Оранскую; и с общественной, и с династической точки зрения новый брак был разумным решением. Вильгельм с обезоруживающей искренностью писал своему брату Иоганну, что вдоветь ему не годится из-за того, что он еще молод. Богатый и привлекательный жених, он не предвидел больших трудностей в поисках невесты, но первая попытка закончилась комичным отступлением. Он хотел получить юную принцессу Лотарингскую, но ее мать-вдова, влюбчивая тридцатипятилетняя блондинка, заявила, что она сама «более приятная партия». Вильгельм поспешно отступил. Тем временем он развлекался. Позже он признался: «В то время у меня в голове были в первую очередь упражнения с оружием, охота и другие упражнения, подходящие для молодых знатных дворян». К огорчению его добродетельной семьи, жившей в Дилленбурге, именно «другие подходящие упражнения» главным образом занимали его в течение зимы и весны, последовавших за смертью Анны. Его любовным увлечением была фламандская девушка по имени Ева Элинке. О ней известно только, что она была любовницей принца Оранского и, по некоторым сведениям, дочерью бургомистра города Эммерих. Судя по тому, как она вела себя позже, она не была профессиональной куртизанкой. После рождения сына, которого отец признал и воспитал, дав ему имя Юстин фон Нассау и который впервые упомянут в возрасте шести лет среди служивших в Бреде пажей как «мальчик монсеньора», Ева ушла из жизни своего любовника и из истории как респектабельная жена горожанина по фамилии Арондо.

Эта связь была одним из ярких примеров того неустойчивого равновесия противоположных вкусов и побуждений, которым было воспитание Вильгельма: он наслаждался с юной любовницей, когда в Като-Камбрези Альба и епископ Аррасский обсуждали истребление протестантов в Европе. Пока в Вильгельме еще не было и намека на того, кто позже освободил целый народ.

К апрелю 1559 года мирный договор был заключен, и король Филипп, выполняя условия соглашения, послал заложников во Францию. Его посланцы только назывались заложниками, но на деле были почетными гостями, и была надежда, что с некоторыми из них король Франции продолжит обсуждать проблемы протестантизма. Этими тремя заложниками-гостями, которые въехали в украшенный ликующий Париж 16 апреля, были принц Оранский, граф Эгмонт и герцог Альба. Город был полон бурного веселья. Даже камни мостовой на улице Сен-Антуан были подняты ради рыцарского турнира. Двор занял 1 100 000 крон на устройство праздников. Парижские поставщики еды и портные, оружейники и ювелиры торговали так хорошо, как ни разу за это столетие. Были устроены танцы и охоты; королевский двор состоял из ослепительно прекрасной молодежи, и среди придворных блистала, как восходящая звезда, изящная утонченная дофина Мария Стюарт. У молодого красивого вдовца здесь было множество возможностей найти себе новую жену. Вильгельм сразу же увлекся маленькой герцогиней Энгиенской. Она тоже недавно овдовела и в свои семнадцать лет была так очаровательна в своем элегантном траурном наряде. Но король Генрих, хотя и был гостеприимным, не мог допустить, чтобы одна из богатейших наследниц Франции увезла свое состояние в Нидерланды. Вильгельму намекнули, чтобы он прекратил ухаживание, и он понял намек.

Парижские празднества продолжались и не имели себе равных по великолепию, но в Париже не все было хорошо: на недавнем заседании парламента два адвоката высказали возмутительные протестантские взгляды и теперь ожидали казни. Охотясь вместе с гостями в лесах возле Шантильи, король Генрих размышлял об этом растущем зле. Он знал, что король Испании желал, чтобы некоторые заложники обсудили этот вопрос с ним, и ошибся лишь в том, что выбрал не того заложника – открыл свою душу принцу Оранскому, стал увлеченно говорить ему о предложении Альбы, чтобы Испания и Франция силами своих объединенных войск, в основном испанских, истребили ересь и начали с главного очага заразы – с Нидерландов.

Вильгельм слушал короля с изумлением, но ничем не выдал своего негодования и ужаса. Он даже деликатно вставлял в его рассказ вежливые и ни к чему не обязывавшие замечания, которые побуждали короля сказать больше. Сто мелких намеков и невысказанных тревог кристаллизовались в уверенность. Теперь принцу казались чем-то далеким турниры, охоты, вечеринки и «другие упражнения, подходящие для молодых знатных господ». Он вспомнил про нидерландские законы против ереси, которые он и другие ненавидели и не вводили в силу; вспомнил «те жестокие смерти – сожжения, убийства мечом, утопления», на которых так настаивал новый король. Его душа словно растаяла от «жалости и сострадания ко всем этим добрым людям, обреченным на уничтожение». В первый раз он осознанно почувствовал любовь к Нидерландам – стране, которая его усыновила, в которой он вырос, к ее выносливому, грубоватому, упрямому и энергичному народу, который так громко выражал свою любовь к нему. «Страна, перед которой я имел такое большое обязательство», – скажет он позже; но он был обязан только быть достойным приветствий, которые так долго принимал не задумываясь.

Внешне в этот момент осознания ничто не изменилось. Лес Шантильи был таким же зеленым, белое вино в оправленных в серебро бокалах – таким же прохладным, под деревьями стояли корзины с едой для пикника и были разостланы скатерти из дамасских тканей, веселые звуки рога и голоса дам журчали то как всплески фонтана, то как бормотание ручья, как и прежде. Перевороты в душе человека происходят тайно и обособленно от всего, когда солнце движется по небу, ручьи текут вперед, а другие люди занимаются любовью или пытаются угадать, что будет подано на ужин.

Но для принца Оранского наступил переломный момент. При брюссельском дворе он научился общественным и политическим обязанностям, но в Дилленбурге узнал, что такое право и справедливость. И вдруг словно слиток распался на части: понятия, до сих пор соединенные в легком принятии и выполнении поручений, отделились одно от другого и стали указывать в разные стороны. Он должен был выбирать между безграничным повиновением королю, своему повелителю, и своим собственным чувством справедливости.

Вильгельма ждали годы самообмана,