Центральный рынок Ростова-папы, огромный по территории, имел шесть выходов с высоченными железными на них воротами. По одному на проспект Буденновский и на проспект Семашко, и по два на улицу Станиславского с трамвайной линией, и на Тургеневскую с тыльной стороны. Пастух, проскочив по Буденновскому до входа в базар, нырнул за широкие створки, затерялся в человеческих водоворотах. Коца зашарил глазами поверх голов, слева была ментовка, справа мясной павильон с дверями, вечно раззявленными. Через него тоже имелись, если кто знал, выходы и на проспект, и на перпендикулярную улицу. Но мужик не был осведомлен о рыночных тонкостях, иначе он не поперся бы и в институтский двор, в это замкнутое пространство, скорее всего, он пригнулся и залавировал между людскими потоками. Коца, прикусив губу, на секунду задумался, затем снова выскочил на Буденновский проспект, обогнув торговые здания, забежал за угол, на почти пустынную Тургеневскую улицу. В середине ее находилась гостиница для крестьян, кавказцев, азиатов и прочего народа, приезжающего торговать своими продуктами с периферии, с гор, со степей. Он прошел до первого выхода, прячась за машинами со свежей рыбой, потом прошмыгнул до второго выхода напротив Дома колхозника. Мужик не объявлялся. Валютчик, присев под стеной на пустой ящик, упер подбородок в кулаки и стал ждать, времени до шести часов вечера было достаточно, при условии, что пастух не сбрехал. Впрочем, деваться ему все равно было некуда, надо забрать из гостиницы вещи, расплатиться за ночлег. Но если отход мужик продумал заранее, то здесь ловить больше было нечего. В животе кишки заиграли марш протеста, во рту пересохло, ни попить, ни перехватить пирожок, рынок, забитый народом и продуктами, казался с тыльной стороны вымершим. Коца с усилием проглотил шершавую слюну, хитер, скотовод, недаром Советский Союз после революции мало в чем уступал передовым странам. Рабоче-крестьянская смекалка, заменившая разумную мысль, оказалась палочкой-выручалочкой во всех отраслях народного хозяйства, начиная от простых гвоздей, кончая космосом.

Прошло часа полтора, когда Коца заметил нескладную фигуру пастуха, озирающуюся по сторонам. Тот по заячьи прижимая руки к груди, проскакал через дорогу, поднялся по ступенькам в Дом колхозника. Валютчик задрал рукав у пальто, времени до отхода автобуса в сторону станицы Раздорской оставалось чуть больше трех часов. Надо было успеть найти Микки Мауса, продумать план действий и заскочить в кафе, чтобы не сдохнуть с голоду за выполнением особо важного задания. Валютчик, поднявшись с ящика, вошел на территорию рынка через ворота, покрашенные заново в черный цвет.

На даче у Лехи Слонка в районе поселка Мирного со стадионом СКА, принадлежавшим когда-то знаменитой футбольной команде, собрались авторитеты из отморозков, то есть, не признаваемые верхушкой уголовного мира, поддерживающей воровские законы. Они, разместившись в удобных креслах и на диванах, расставленных по гостиной комнате на втором этаже, негромко переговаривались между собой. Ростов-папа раздвоился на две части: на бедных и богатых, на воров и на отморозков. На блядей, и на женщин, не продававшихся за кусок хлеба. В неприкосновенности оставалось лишь одно — полуазиатское проститутство во взаимоотношениях, заимствованное у близкого Кавказа с туретчиной, когда на словах одно, а на деле совершенно другое. Не дореволюционная Россия и не зиг хайль Германия, в которых любой купец или бюргер за слово, данное ему, был способен завалить товарами все склады с магазинами до момента, удобного для расчета. Недаром в боевых действиях казачки применяли не германскую “свинью”, прущую на противника лишь на отваге безо всяких задних мыслей, а татарский вентирь. Это изобретение представляло из себя конный наскок на позиции врага малыми силами, а потом, когда он начинал преследование, заманивание его в ловушку к отрядам, спрятанным в засаде. Вентирь изобрели тоже не казаки, им пользовались с первобытных времен армии азиатских завоевателей и татаро-монгольские орды. У отморозков же и этот подлый прием отсутствовал, так далеко они зашли.

— Мужик сошел километра за три до станицы Раздорской, возле двух бетонных столбов на правой стороне дороги, если ехать из Ростова, — посланец по кличке Перс докладывал обстановку, он являл собой обычную на Дону смесь армянина с хохлушкой. — Я проконсультировался в автобусе у своего соседа из местных, этот пастух живет на заброшенном хуторе, в двух километрах от шоссе на Усть-Донецкую. Имеет свой дом, больше жителей на хуторе не осталось, разъехались кто куда. На лето мужик нанимается к станичникам пасти стада коров и овец. Сосед, когда завел с ним разговор о старинных вещах, просветил, что в этих местах они не редкость, как и клады. Казаки грабили турок с русскими, хохлов с греками, часть добра прятали, а часть шла на покупку оружия и пропитания с одеждой. Не смолкают до сих пор и байки о кладах разбойника Стеньки Разина, якобы, он закопал драгоценности посреди Дона на одном из островов. Места легендарные и богатые, этих островов на реке не один. Подозрение, что пастух надыбал схрон, смахивает на правду.

— И на выдумку, никто казаков не знает? — хмыкнул Слонок, развалившийся в плюшевом кресле. Он был крепок в кости, имел светло-русые волосы и симпатичную круглую красную морду со вздернутым носом, с тяжелым взглядом темно-карих глаз. — Глянешь на узкую харю, так и прет из-под взбунченного чуба вся туретичина.

— Казаки бывают разные, — подал недовольный голос Скирдач, дождавшись, когда стихнет хохоток. Он имел отношение к этому сословию. — Они скрещивались не только с турками да с кавказцами, но и с беглыми русскими.

— Которые спаривались с местными племенами, со скифами, с сарматами. — Слонок кинул ногу на ногу. — Но у тебя морда даже не хохляцкая, и не сарматская, а сто процентно кацапско-калмыцкая, с ноздрями вразлет.

— Как и у тебя, — Скирдач напрягся. — Ты дюже казаков не цепляй.

— Я никогда не отрицал, что родом из кацапов, это ты у нас ка-а-аз-зак, твою мать. Переставай боговать, а то опять, неровен час, девятнадцатый год надвинется, и пойдеть Гришка Мелехов судьбинушку искать. Каза-ак, — бригадир перевел дыхание, обежал присутствующих раскаленным взглядом. — Отметелил пастуха в переходе на Буденновском, вместо того, чтобы ласково расспросить обо всем нужном, пообещать ему чемодан бабок. На хер тому блескучие цацки, когда у него, как при родной Советской власти, бабки до сих пор главный движитель к коммунизму. Помощники… разогнать всех к чертовой матери, а новых набрать.

— Ребятам помешал Коца, он и моих отметелил, и дал уйти мужику, — Скирдач, угнувшись, упрямо напирал на свое. — Я давно говорил, что с базара его нужно убирать.

— А как же Коца справился с ними, ты что, одних дистрофиков набрал? У меня есть другие сведения, это твои шестерки хотели отоварить мужика и выгрести у него деньги. Мало им отстегиваешь, что на клиентов кидаются голодными псами? И какое тебе указание было дано? Если объявится пастух, выведать, что и кому он сдал, и лишь потом расколоть до сраки. Не получится — выпасти до родной пещеры.

— Я узнал многое.

— Что, например?

— Коца выкупил у мужика орден “Виртути Милитари”.