непроглядно-чёрная. От жуткого смеха налетел ветер, качнулись ветви яблонь, деревья застонали и уронили яблоки на бурую землю.

Ветер метался вокруг. Мальчик хотел убежать, петляя в разные стороны, как бегают кролики, но ноги подогнулись. Ветер подхватил его, перевернул, потряс и понёс прочь.

– Веди её ко мне! – кричала ведьма, перекрывая рёв ветра. – Веди ко мне новую жизнь!

Глава пятая. Сонные холмы

Маша сидела, глядя в пустую тарелку. Тарелка едва заметно подпрыгивала и позвякивала от громкого крика. На этот раз Маша выбрала злую маму.

Она уже сбилась со счёта, сколько раз засыпала и просыпалась. Мама готовила блины, сырники, запеканку, ленивые вареники, пекла ватрушки, яблочный штрудель, творожные печенья, сахарные язычки. Доставала из многочисленных шкафов кухни вишнёвое, клубничное, абрикосовое, сливовое варенье. Всякий раз мама становилась чуть-чуть больше, выше ростом. Нависала над дочкой, следила, чтобы та съела всё до последней крошки. Приговаривала: «За маму, за папу, за бабушку, за дедушку», словно Маше было не восемь лет, а три года. Маша послушно ела.

Почему дни так похожи друг на друга? Почему мама не собирает Машу в школу? Почему сама не идёт на работу? Почему квартира сжалась до одной кухни? Многочисленные «почему» вязли в варенье и сгущёнке, варёной и обычной. Мама держала банки со сладким в розовом холодильнике. У Маши слипались губы, язык еле шевелился, и после завтрака она постоянно хотела спать.

– Маша-Машенька хочет кашеньки, – напевала мама.

Маша поёжилась от непривычного маминого сюсюканья, такого же сладкого и липкого, как варенье.

– Мам, – пробормотала она, пока сон снова не погрузил в беспамятство, – я сюда одна пришла?

– Конечно, одна. Разве нам ещё кто-то нужен? – мама гремела посудой.

– Я с малышом шла. С Платоном, – настаивала Маша.

– Платон – твой друг? Одноклассник, да? Мы и его накормим вкусненьким.

Мама слышала и не слышала Машу. И посудой гремела специально, чтобы заглушить расспросы.

Потом всё повторялось. Сон, пробуждение, Маше виделись сразу две мамы, зовущие на свои кухни: светлую, с розами на стенах, и тёмную, где горела одна лампочка. Маша разделялась надвое, почти сразу выбирала светлую кухню и маму, искрящуюся радостью и обожанием.

На светлой кухне мама доставала из духовки очередное угощение.

– А где папа? – выпытывала Маша.

– Зачем нам кто-то лишний? Нам с тобой и вдвоём хорошо! – Мама дула на пальцы и не смотрела на дочку.

Маша садилась за стол, ждала, пока морок сна отступит. В нём Маша боролась с растущими вокруг шипастыми стеблями, чтобы добраться до Платона, которого стебли тянули прочь. Маша звала Платона и другого мальчика, Костю, и обещала, что обязательно спасёт обоих.

– Ма, кто такой Костя? – спросила Маша, глядя на пар, поднимающийся из чашки с чаем.

Мама пожала плечами.

– У тебя столько друзей, Маруся. Я со счёта сбилась.

Это продолжалось бесконечно. Кошмары тоже повторялись. Кроме шипастых стеблей, Маша видела остановку, где она раз за разом отдавала младенца в голубом комбинезоне незнакомой женщине.

– Я, кажется, этого Костю ведьме отдала, – призналась Маша куску пирога.

– Ну с кем не бывает! Отдала, значит, не нужен был. Не велика потеря, Маруся, не расстраивайся, ешь!

Ни одна мама не могла так ответить. Выходило, что мама на светлой кухне притворялась мамой. «Завтра выберу другую», – пообещала Маша, засыпая. Она надеялась, что не забудет обещание, когда проснётся. В кошмар пробрались кролики с жёлтыми глазами и клыками.

Маша чувствовала, что неспроста видела странные сновидения. Вереницу одинаковых пробуждений нужно было остановить. Поэтому во снах, отступая от клыкастых кроликов, Маша твердила: «Выберу вторую, выберу вторую». Не зря же папа говорил, что человеку надо быть упорным в достижении цели. «Упорства хватит – и сквозь землю пройдёшь», – будто услышала Маша папино наставление и, проснувшись, выбрала кухню, покрытую пылью и с трещинами на стенах.

И вот тарелка прыгала на столе, освещённом бледной лампочкой.

– И что, – мамин голос гремел куда сильнее посуды, – ты, как всегда, всё испортила?

Маша молчала.

– Ты считаешь, что можешь решать за других. Считаешь, мир крутится вокруг тебя. Так вот, Маша, ты не солнце, не пуп земли.

В другой день Маша бы прыснула, услышав про пуп земли, но сейчас удерживала рвущееся «нет» и пыталась определить, что здесь происходило в действительности, а что ей снилось.

– Мне не нужны ни ты, ни твой Костя. О, как я от вас устала! – мама кричала за Машиной спиной, огромная, заполнившая всю кухню.

И она была не настоящей мамой. «Мама никогда бы не сказала, что я ей не нужна. Она говорила, что материнское сердце умеет увеличиваться и любить своих детей. Но мама никогда со мной и не сюсюкает. Она не стала бы гладить меня по голове за то, что я сделала…»

Наслушавшись криков, Маша пошла спать. Во сне её младший братик Костя лежал в кроватке, дома, в квартире, где были и спальня, и ванная комната, и кухня, где папа наливал уставшей маме чай. Маша проснулась. Увидела двух мам, две кухни, двух Маш. Отвернулась и пошла, выставив вперёд руки. В пальцы тут же вонзились шипы.

«Холмы!» – осенило Машу. Воспоминания возвращались разом, мощным водопадом наполняли память, вызывая сразу и боль, и радость, что она всё же не потеряла себя в бесконечном чередовании кошмаров, мам и пирогов.

Невидимые шипы раздирали ткань ветровки, цепляли Машу за волосы, возвращали к зовущим мамам, хватали за ноги, рвали колготки. Она не видела шипастую преграду, шла на ощупь, раздвигала стебли, на которые натыкалась, и шипела, как кошка, шипы царапали руки и лицо. «Не так, не так», – стебли тёрлись друг о друга и скрипели. Они не собирались отпускать свою добычу. Маша мысленно просила у папы прощения за то, что оказалась не такой упорной, как он хотел, когда стебли вздрогнули и разом появились вокруг неё, утратив невидимость. Маша не шла, не раздвигала ветвей, не боролась с шипами, она лежала туго спелёнатая в коконе шевелящихся лиан и едва двигала руками.

– Маша! – звал кто-то. – Ты здесь?

Маша хотела ответить, ей почудилось, что какой-то мальчик кричал сквозь ветви, но кокон зашептал: «Не так, не-е та-ак» – и вновь напустил дурман сна. Запахло ароматами светлой кухни.

– Маша, я тебя вытащу!

Бледная рука прорвалась сквозь кокон.

– Не та-а-а-а-ак, – скрежетнули ветки. Маша выпала из колючего гнезда и распахнула глаза. Красный цветок, который она уже видела, махал головкой, приветствуя девочку, вырвавшуюся из зарослей.

– Не отдам я Платона! – закричала Маша. Свобода вернула воспоминания по местам. Маша рванулась обратно в кокон и ударилась лбом об лоб мальчика в белой рубашке, не вовремя выпрямившегося навстречу. Оба свалились на траву, и цветок качнулся уже от страха, вдруг его примнут непутёвые дети. Мальчик упал возле спящего Платона.

– Да я его достал, не кричи, – шикнул он на Машу и потёр лоб. – Все цветы распугала!

Тяжело дыша, Маша огляделась. Колючие ветви втянулись в землю, холмы сплошь покрыли фиолетовые цветы, которые сжались от Машиного крика и потом расправили лепестки от слов мальчика.

Мальчик шумно дышал. Маша разглядывала его исподлобья, пытаясь хоть как-то пригладить всклокоченные волосы. Шипы вытянули целые пряди из аккуратных кос, которые мама заплела перед школой. «Он в самом деле сражался с шипами. Он меня спас!» – она увидела царапины на руках мальчика. Платон лежал рядом, спал и причмокивал во сне. «Интересно, что ему снится?» – подумала Маша.

– Почему он не просыпается? – Она откинула лохматую косу и потеребила Платона за плечо. – Ему, кажется, хорошо во сне.

– Потому и не просыпается, – объяснил Машин спаситель. – Маленький он, не чувствует подвоха, не хочет уходить из сновидения. Я не думал, что получится его вытащить. Шипы глубоко пробрались, но ты крепко держала его за руку. Твой брат? – поинтересовался он, встал и начал отряхиваться.

Маша нахмурилась.

– Почти. Ты, случайно, не видел кролика?

– Какого кролика? – спросил мальчик.

– Серого, с такими ушами, – Маша показала, как у кролика висят ушки, но мальчик не обернулся. – Он убежал, когда гадкие растения ожили.

– Кроликам не место на холмах, – отрезал мальчик.

– Может быть, он убежал к реке? Повернись, когда с тобой разговаривают, – резко вскрикнула Маша, спохватилась и добавила: – Пожалуйста.

Мальчик повернулся. У него были ярко-голубые глаза и давно не чёсанные волосы, тёмно-коричневые, цвета шоколада. Он продолжал отряхиваться, потом протянул правую руку и помог Маше встать.

– К реке нельзя вернуться. Перепутье начинается от реки, но ни одна дорога не приводит к ней обратно. Скорее всего, – мальчик поднял Платона и уложил его голову поудобнее на своём плече, – твой кролик убежал в лес.

– Мы пойдём за ним, –