облаков мирно пасутся на крутых взлётах заледенелых стен. Где-то там наверху опрокинули золотую купель и льётся, льётся дождь солнечных лучей, и бескрайние снежники разгораются мириадами алмазов.

Тишина. Лишь изредка послышится скрипучий вскрик улара* или заворчит вдали набирающая силу лавина.

Горы, как не любить вас. И мы ступаем в ваши заоблачные чертоги с распахнутой настежь душой.

Добрых вам спутников, романтики гор. Единомышленников и собратьев. Не соперников…

Дай вам Бог…

……………..

Год одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.

Горбачусь инженером-проектировщиком в прославленном ленинградском ТЯЖПРОМЭЛЕКТРОПРОЕКТЕ. Корплю над чертежами, и оттягиваюсь на перекурах.

И вот однажды, перекуривая, случайно узнаю, что в нашем проектном водится такой инженер Андрей Владимирович Тимофеев. Между прочим, мастер спорта по альпинизму и тренер сборной ленинградского областного "ТРУДа"…

Познакомились.

— Тары-бары, — и прославленный альпинист, именем которого назван шестёрочный** маршрут по стене страшноватой, но обольстительнейшей Шхары***, приглашает меня потренироваться. В сборную ленинградского "ТРУДа". Не слабо, да?

И в спортзале на динамовской базе, и на кроссах в Кавголово, и на приозёрских скалах я на равных с бывалыми альпинистами-тимофеевцами до седьмого пота упражняюсь в иезуитских трюках, придуманных мастером, бегаю по пересечёнке, лазаю.

А после тренировок тороплюсь на электричку домой. И упускаю возможность поближе познакомиться с командой. И сегодня не могу вспомнить ни одного имени, хотя, — замечу в скобках — буквально всё, что касается моих бакинских спартаковских друзей, бережно храню и лелею в заповедниках благодарной памяти.

Но вернёмся к повествованию.

По результатам тренировочных сборов я был зачислен в основной состав.

И в конце июня одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года мы выехали на Кавказ. На базу альплагеря "Безенги".

Приехали в пересменок. Лагерь непривычно малолюден. Заезд участников ещё не начался. Мы — первые…

Интенсивная акклиматизация, тренировки. Снег. Лёд. Скалы.

Знаменитое безенгийское Футбольное поле. Ледниковое плато, окантованное отвесными стенами. Скальная тренировка.

Идём по маркированным маршрутам связками по двое. Я — новичок в команде — второй на страховочной верёвке.

Ведущий передвигается легко, забивая по ходу крючья. Я страхую, стараясь вовремя и на необходимую слабину выдавать верёвку.

Последние метры отвеса. Напарник скрывается за перегибом.

Иду вверх. И верёвка начинает заметно провисать.

Вот из-под ноги предательски выскальзывает живой**** камень. Срыв!

— Держи!

Остановился сам на ближней полочке. Отдышался и снова вверх.

И снова верёвка ослабевает, всё удлиняясь и удлиняясь нависающей петлёй.

А наверху — картина маслом…

Наслаждающийся сигаретой ведущий. Верёвка для самостраховки со знанием дела обмотана вокруг скального выступа, а вот другой — мой — конец её свободно зависает за край скалы. Страховочка-с?!

И я больше не верю ему.

……………………..

Первое восхождение. Погода неважнецкая, и маршрут, заявленный по четвёрке, явно усложнился.

В штатном режиме подошли к последнему участку перед вершиной. Узкий, в снежных карнизах, перешеек между массивами обрывается растворяющимися в тумане и снежной круговерти стенами.

Замираю в нерешительности. Такое мне ещё не встречалось. Как проходить? Оборачиваюсь назад, и встречаю издевательскую улыбочку связки.

И наступает кризис.

— Валера, — обращаюсь к нашему инструктору, — я дальше не пойду…

…………….

На базе обсуждается ЧП. Тимофеев уговаривает остаться, обещает послать на Гвандру:

— Ты там сделаешься профессором снежных наук.

— Спасибо, Андрей Владимирович…

Я понял, что совершил роковую ошибку. И вот — расплата… На следующий день меня можно было увидеть в кузове машины, отправлявшейся вниз.

Прощайте, Горы…

* — улар — горная индейка

** — "шестёрка" — категория сложности маршрута (международный класс)

*** — Шха́ра — горная вершина в центральной части Большого Кавказкого хребта, 5203 м

**** — живой камень — обломок массива, временно удерживающийся на теле скалы.

Здесь в записи образовывается неловкая пауза. Прерывается плавное течение повествования, и я решил протянуть мостик между прошлым и настоящим

МОСТИК

Мы с моей жёнушкой Людмилой покинули Петергоф летом одна тысяча девятьсот семидесятого. Скоро-скоро должен был появиться на свет наш первенец, а жилья не было, и перспектива получить что-то и где-то не внушала оптимизма… Снимали комнату на петергофской окраине…

Хозяин, весельчак Паша, отговаривал:

— Не валяйте дурака. Уехать просто, а вот вернуться…

И он садился на диван между мною и Людмилой, обнимал нас за плечи, и пел громко, фальшивя:

"И за борт её броса-а-ет

В набежа-а-авшую волну…"

И хохотал, довольный…

Мы прожили у Павла несколько длинных месяцев. Его старая мама, потерянная и неслышная, бесцельно бродила по комнатам, появляясь неожиданно и незаметно исчезая.

И спрашивала, когда мы куда-то собирались:

— Даляко идётя? Скоро ли придётя?

Ей, наверное, было страшно оставаться одной в доме… А мы не понимали старушку, и нам было смешно.

— Бросай свой Ленинград. Переезжайте к нам. Я тебе устрою жильё от завода, — сказал папа в телефонном разговоре.

И я выписываюсь из комнаты моей бывшей жены в коммуналке роскошной сталинки на Коминтерна, и рассчитываюсь с долгами по всем адресам.

На Кировском заводе, где я работал последнее время, зашёл попрощаться к главному электрику. Евгений Яковлевич Вейнерт всплеснул руками:

— Что вы наделали! Мы так рассчитывали на вас. И малосемейку завод выделил бы. А потом и квартиру. Мы много строим. А теперь, когда вы уже выписались…

И мы покупаем билеты на поезд. Прощай, Петергоф…

Июнь. В Баку жарища… Папа встречает нас у вагона, и помогает погрузиться в такси. Людмила слышит, как он на незнакомом языке что-то говорит шофёру. Экзотика…

Но водила всё прекрасно понимает, и машина отъезжает от тротуара, и вливается в жиденький поток автотранспорта.

Целый месяц до рождения сына живём в бакинской квартире на Второй Нагорной.

А потом уже втроём перебираемся в общежитие завода синтетического каучука в сумгаитском Химстрое.

Далее — конспективно: работаю на заводе СК, ютимся в жутком общежитии. С общим туалетом, в котором унитазы держатся на честном слове, и я ежедневно совершенствую навыки эквилибриста на горшке.

И это не всё: до шатких ваз из не помнящего чистки фаянса надо ещё добраться, а это не просто, на полу — зеленоватые смердящие разливы.

В общей кухне разухабистые хозяйки, толкаясь около газовой плиты, громко делят огненные "дырки", и визгливо похохатывают над скабрёзностями товарок:

— Это — моя дырка, ха-ха-ха… А это- моя…

И поглядывают на меня, случайно остановившегося в дверях…

По утрам, когда просыпается бриз и угарное облако, всю ночь неподвижно висевшее над заводскими трубами, начинает медленно разворачиваться сизой пеленой, захватывая всё вокруг в удушающие объятия, и Химстрой тонет в его ядовитых миазмах. Это — знаменитые сумгаитские газовки. И нет от них спасенья…

А комнаты общежития… Через открытые форточки в них