зубам, растекаясь во рту. Раздаётся бравурная музыка. По белому экрану бежит строка… Новости дня…

……..

Бабушке было всего семьдесят восемь, когда проклятие рода Епифановых — сердечная недостаточность — настигло её. И она слегла. И, день за днём, таяла на глазах…

Мама старалась по возможности побаловать умирающую давно забытыми лакомствами…

Во рту непривычной сладостью растекалась клубника:

— Как вкусно, как вкусно…

……………….

Похоронили Валентину Павловну Епифанову в Баку на арменикендском кладбище, где рядом с ней позднее обретёт последний приют её зять, мой папа.

Незатейливые бетонные плиты надгробий. Скромные надписи.

…………………………….

Могилы, бабушкина и папина, были как и всё арменикендское кладбище безжалостно срыты с лица земли. Захороненные останки вперебивку с деревянной щепой полусгнивших домовин частично заброшены в кузова самосвалов и вывезены незнамо куда, а то, что осталось, погребено безымянно.

Верно, сам Господь уготовил вечные скитания бесприютным душам нашим…

ВТОРАЯ НАГОРНАЯ

Подхватив тяжеленный портфель с учебниками, выхожу на лестничную клетку. Далеко внизу на самом дне четырёхэтажного колодца дымится ворвавшийся через распахнутую парадную солнечный луч. Перепрыгиваю через ступеньки, бегу вниз.

Сейчас мы с братьями Валеркой и Сашей из второй квартиры двинем по проспекту Ленина через семь перекрёстков туда, где на девятой по счёту Нагорной улице за оградой из металлических прутьев возвышается наша сорок седьмая средняя мужская.

Последний учебный день. Завтра — каникулы. А пока — нога за ногу — бредём в школу, где сдадим в библиотеку потрёпанные прошлогодние учебники и наберём новых… И непривычно рано разбежимся по домам. Уроков уже не зададут, и список литературы, которую надо прочесть летом, затёртый, отыщется только осенью перед самым началом нового учебного года..

"Последний день,

учиться лень,

и просим вас, учителей,

не мучить маленьких детей,

а то они умрут,

и в школу не придут."

Ну вот, дела сделаны, и снова по проспекту Ленина мимо невзрачных домиков одноэтажного Арменикенда*, оставив по левую руку рынок, перебежав трамвайные пути, мы наконец свободные как птицы, сворачиваем на свою Вторую Нагорную.

Наш дом четырёхэтажным островом возвышается над чахлыми кустиками, обрамляющими неказистую улочку.

Вход во двор отгорожен железными воротами, за которыми вытянулась горловина прохода. В конце — гаражи, за гаражами — будка с рыжим Водолазкой. Это — сторожевой пёс. Лохматый и добрый.

Двор окружён высоким каменным забором, и мы чувствуем себя хозяевами Территории.

Проход от гаражей до ворот — наше футбольное поле. Здесь мы до седьмого пота сражаемся за голы. Меня, как самого маленького ростом, ставят на ворота. И называют Тэмиком в честь голкипера бакинского "Спартака". И я разворачиваю кепку козырьком назад. И чувствую себя Тэмиком…

Проходило время и вместе с ним мода на футбол, и мы выходили во двор с шахматами под мышкой.

А потом как-то разом все сооружали себе лямки: на кусочек меха со стороны кожи прикреплялась свинцовая таблетка для придания снаряду нужных навигационных свойств. Лямку подкидывали внутренней стороной стопы. И отсчитывали пары.

— Пара, две, три — считал игрок.

Мастера набивали до двух сотен…

А потом в клубе Лозовского, что напротив рынка, закрутили многосерийного Тарзана. И мы запрыгали по деревьям, издавая леденящие кровь йодли: — А-уа-уа-а-а…Уа-уа…

А однажды наступал черёд подвалов, что под домом. Грязные, пыльные окна, забранные решётками, выходили наружу на уровне подмёток прохожих. Мы прятались в казематы, прихватив с собой папироски "Ракета". И пускали дымок в окна. И были горды своими мужественностью и взрослостью.

Но и это не удерживалось надолго, и мы безоглядно отдавались чему-нибудь новенькому.

А вот мода, не преходящая никогда, — это чтение затрёпанных томиков Дюма или Стивенсона, Гайдара или Кассиля в светлом читальном зале библиотеки на Третьей Нагорной, и когда бы не заглянуть в читалку, обязательно увидишь знакомое лицо, уткнувшееся в раскрытую книгу.

Вторая Нагорная не обижала нас. Местная шпана жила своей, изолированной жизнью. Воровской. А в перерывах между делами сиживали урки на лестнице первого этажа нашего дома и мастырили мастырки. На ладонь высыпался табак из распотрошённой папироски, туда растирали гулечку анаши, всё это ловко заправлялось в заранее приготовленную бумажную гильзу, и мастырка шла по кругу:

— Ах ты, планчик, ты божия травка… — по подъезду распространялся сладковатый с горечью дымок. Глаза курильщиков пустели. Лица делались нездешними:

— Ах ты, планчик…

Арменикенская шпана… Лихие ребята…

Однажды, когда я сидел на балконе и оглядывал с высоты четвёртого этажа дворы, на улице застучали выстрелы. На крышу прямо подо мной выполз Кунжул, один из местных бандюганов. Он страшно глянул на меня и провел ребром ладони по горлу:

— Молчи!

А по улице неуклюже бежал милиционер, и из чего-то черного в его руке выпрыгивали искры.

Южный фасад нашего дома выходил на восьмиэтажку, в которой жил мой школьный приятель Валерка Егиянц…

Что-то на Нагорной было неладное с рельефом, и потому валеркин двор располагался на пару метров ниже нашего, и с балкона был весь как на ладони.

К соседским пацанам мы предпочитали лазать через забор, хотя можно было выйти на проспект, и — рукой подать — оказаться у входа на лестницу, ведущую вниз во двор. Но кому нужен тротуар, если есть забор?

А однажды в тёплый летний день у этого самого входа-выхода, попирая сандалиями проспект имени вождя, лузгал семечки Бурый — Боря Аветисов. И напевал, притаптывая в такт:

"Об-ана, об-ана,

Зарубили кабана…"

Славно так напевал…

И я невольно подхватил заразительный мотивчик. А дома неправильно истолковавшая текст мама влепила незадачливому исполнителю подзатыльник. Тоже — память…

……………………

Много лет спустя, уже взрослым человеком, я как-то пришёл на улицу своего детства. Теперь она звалась по-другому, но была так же или почти так же неухожена, и ворота были — совершенно некстати — выкрашены казённой зелёной краской, и во дворе пустовала водолазкина осиротевшая будка. Сам же дворик был махоньким, и заборы — невысокими. И во второй квартире давно уже не жили мои приятели Сашка с Валеркой. И сам я пришёл не домой, а в гости…

* — Арменикенд — район города Баку, заселённый до недоброй памяти одна тысяча девятьсот девяностого года преимущественно этническими армянами

ИНСТИТУТ

Моя Свобода… Она пришла скромной гостьей, и тихонько присела на ступеньки школьной лестницы, где я терпеливо ждал, когда же, наконец, вынесут аттестат, и смогу навсегда покинуть надоевшее за томительные десять лет негостеприимное заведение…

Неужели всё позади? Идиотские сочинения с обязательным "раскрытием образа", нотации менторов, замечания в дневнике, почему-то непременно красными чернилами?..

……………………….

Перелистываю справочник для поступающих.

Ага.