— Она в восторге. Но вы же прекрасно знаете, так же, как ия, что она не понимает разницы между цветной фотографией и акварелью.

— Это не такая уж плохая скульптура, Джон. Маленький бюст,без претензий…

— У вас нет привычки терять время на такие безделушки…

Он не закончил фразу, неожиданно увидев деревяннуюстатуэтку, даже статую, высотой метра полтора.

— Это что такое?

— Это для международной выставки, грушевое дерево.«Обожающая».

Их взгляды встретились, и сразу же разразился его гнев.

— Значит, вот для чего вам была нужна Герда? Как выпосмели?!

— Я думала, вы не узнаете…

— Я не узнаю Герду? Да это же она, без всяких сомнений! — Онприкоснулся к развитым мускулам шеи «Обожающей».

— Мне были нужны плечи и шея, и эта манера наклонятьсявперед… Покорность… И этот взгляд… Великолепно!

— Это отвратительно! Неужели вы не могли оставить Герду впокое?!

— Но она об этом ничего не узнает. И никто, и тем более онасама, не смогут ее в этом узнать. Это — не Герда, это — никто!

— Я ее очень хорошо узнал!

— Вы — другое дело. Вы видите то, чего другие не видят.

— Нет, я этого не выдержу, неужели вы не понимаете, чтоэтого делать нельзя!

— Почему же?

— И вы не понимаете? Вы, всегда такая чуткая.

— Нет, это вы не понимаете, Джон, и вряд ли поймете, чтотакое желание художника изобразить то, что ему нужно. Так часто я видела уГерды линию этой шеи, эту группу мышц, этот тяжелый подбородок… Каждый раз,когда я ее встречала, это была ужасная пытка. Мне это было нужно, я этого хотелаи наконец получила.

— Без всяких угрызений совести?

— Если есть такое непреодолимое желание, приходит момент, ивы не можете этого не взять.

— Вы ко всем так относитесь! Для вас все как Герда!

— Не говорите глупости, Джон! Я сделала бюст Герды, ондоставил ей большое удовольствие. И вы действительно думаете, что она себяузнает в этом?

Гнев Джона угас. Он долго смотрел на статую, на это странноелицо женщины, обожающей какое-то невидимое божество, на которое она устремиласвой взгляд, слепой взгляд безумного восхищения, взгляд фанатика…

— Да, — наконец произнес он, — в этом есть даже что-тострашное…

— Вы правы.

— На что смотрит эта женщина? Кто перед ней? Генриеттаколебалась, но слегка изменившимся голосом все же тихо сказала:

— Я не знаю. Джон. Но я думаю, что это можете быть вы.

В столовой юный Теренс утверждал уже другую научную истину:

— Соли свинца лучше растворяются в холодной воде, чем вгорячей.

Он без особой надежды ожидал реакции матери. Родителибыли-люди странные и непонятные.

— Ты об этом знаешь, мама?

— Нет, дорогой, я ничего не понимаю в химии.

— Если бы ты почитала книгу, ты тоже могла бы научиться!

Это была просто констатация факта, без намеков, но Герда ибез того думала совсем о другом. Еще утром она проснулась совершенно несчастной— наступил день, которого она так страшилась. Через несколько часов ей придетсяпокинуть Лондон, чтобы на конец недели отправиться в «Долину». Пребывание тамбыло для нее кошмаром. Она там совершенно терялась. Больше всего она бояласьЛюси, ее неоконченных фраз, ее любезностей… Но и остальные были не лучше. Этивыходные в «Долине» были для Герды мучением, которое она терпела ради Джона. Онтак радовался сегодня утром, что им предстоит эта поездка.

«Я так счастлив, что сегодня мы уедем из Лондона! И длятебя, Герда, это будет полезно, тебе тоже нужен свежий воздух».

Она невольно улыбнулась и ответила тоном, который могпоказаться искренним, что рада предстоящей поездке. Она печальным взоромокинула свою спальню. Туалетный столик красного дерева, зеркало, которое всегдаплохо отражало. Ковер веселого голубого цвета, она его так любит. Гравюры настенах с пейзажами Озерного края… Все эти дорогие сердцу вещи она допонедельника больше не увидит.

Завтра она проснется в чужой комнате, рано утром явитсягорничная, поставит на столик поднос с завтраком, откроет занавески иобязательно переложит по-своему всю одежду, это особенно бесило Герду. Она всеэто вынесет. Она будет повторять про себя: «Еще два дня, еще день…» Совсем какв школе, когда она считала дни, оставшиеся до каникул. Дома она не быласчастлива, а в школе ей приходилось еще хуже. Все девочки были более живыми,проворными, умными… Они не были злыми, но им не хватало с ней терпения. До сихпор она еще помнит, как они говорили: «Герда, поторопись! Не поручайте этогоГерде, она за сто лет с этим не справится! Герда ничего не понимает!» Такпродолжалось до тех пор, пока она не нашла выход. Когда ей говорили: «Нужнобыть полной идиоткой, чтобы этого не понять…», она делала круглые глаза,придавала лицу бессмысленное выражение, и к ней больше не приставали.

Она чувствовала свое внутреннее превосходство Она вовсе небыла такой дурой, какой ее считали. Часто она говорила, что не понимает, а самапрекрасно все понимала. Игра ее даже забавляла. Герда испытывала удовольствиеот мысли, что вполне справилась бы с тем, на что ее считали неспособной. Нотакое поведение не годилось для «Долины». Там все были такие высокоразвитые,что казалось, это какая-то другая порода людей. Она их ненавидела. А Джон тамочень любил бывать, он возвращался из «Долины» отдохнувший, освеженный и менеераздражительный.

Дорогой, милый Джон! Он же замечательный, это все говорят.Он хороший врач, он гробит себя на работе, он принимает не только богатыхлюдей, он еще возится в больнице с бедняками. Джон — бескорыстный, благородныйчеловек!

С самого начала она поняла, что ему нужно во всемподчиниться. Он выбрал ее, а мог бы сделать и более блестящую партию. Она небыла ни красивой, ни особенно умной, но он на это не посмотрел. Он сказал: «Ябуду с вами и я буду о вас заботиться! Это обязанность мужчины». И это просточудесно, что он выбрал именно ее! Он ей сказал, конечно, что всегда будетпоступать по-своему, она не возражала. Никогда и ни в чем она ему не возражала.Она во всем старалась ему подчиниться, особенно в последнее время, когда онстал таким нервным и трудным. Все его раздражало, ничем ему нельзя былоугодить. Но на него нельзя сердиться, у него столько дел, он так устает.