В ту пятницу, ровно в шесть тридцать, большие голубые глазаЛюси Эндкателл открылись навстречу новому дню. Как всегда, проснувшись, онастала размышлять. Ее ум, необычайно деятельный, уже воскрешал в памяти рядвопросов, которые непременно следовало с кем-нибудь обсудить. И выбор пал наМидж Хардкастл, приехавшую в «Долину» накануне вечером. Люси быстро встала,накинула на еще красивые плечи халат и отправилась в спальню родственницы. Таккак ее мысли быстро следовали одна за другой, леди Эндкателл по старой привычкемысленно уже вела предстоящий разговор: богатая фантазия позволяла ейпредугадывать не только собственные слова, но и реплики Мидж. Воображаемаябеседа зашла уже довольно далеко, когда она открыла дверь в комнату Мидж игромко закончила фразу, начало которой еще не было произнесено:

— …таким образом, вам следует согласиться, моя дорогая, чтоэтот конец недели, этот уик-энд будет совсем не простым!

Внезапно оборванная из глубокого сна, Мидж ответила тольконевнятным ворчанием. Леди Эндкателл подошла к окну и раздвинула занавески.Бледное сентябрьское солнце заглянуло в комнату.

— Птицы! — воскликнула она. — Это великолепно!

— Что?

— Во всяком случае, — продолжала леди Эндкателл, — у нас небудет затруднений с погодой. Кажется. устанавливается неплохая погода, и этоуже хорошо. Иметь в доме людей с разными вкусами и держать их взаперти —согласитесь, это все только усложняет! Я прекрасно знаю, что могут бытьнеожиданности. Ведь могло же, получиться, как в прошлом году с бедной Гердой!Этого я себе никогда не прощу. Потом я сказала Генри, что мне следовало лучшеподумать. Ведь ее невозможно не пригласить, нельзя просить Джона приехать безнее, но это чрезвычайно все усложняет. Хуже всего то, что она симпатичная! Бытьтакой славной и в то же время не иметь ни капли ума… Действительно, странно… Иесли это называют законом компенсации, я не нахожу тут справедливости.

— Но, дорогая Люси, о чем вы говорите?

— Ну, о нашем уик-энде, о людях, которые приедут завтра. Ядумала о них целую ночь, все это очень меня беспокоит. Мидж, для меня истинноеудовольствие все с вами обсудить. У вас столько здравого смысла, и вы такпрактичны!

— Люси, вы не знаете, который сейчас час?

— Нет, у меня нет чувства времени.

— Так вот, сейчас без четверти семь!

— Как!

Леди Эндкателл, казалось, не испытывала ни малейшихугрызений совести. Мидж рассматривала ее строгим взглядом и думала, что кузина— существо совершенно невозможное, доводящее до безумия, и что действительнонепонятно, почему люди к ней тянутся. Пока она мысленно формулировала этотвопрос, нашелся и ответ: Люси улыбнулась, и в этой улыбке проявилась всяпрелесть, которую Люси излучала в течение всей своей жизни и которую онасохранила до сих пор. Очарование, подобное этому, побеждало во всех странахмира, монархи, министры, знаменитые капитаны склонялись перед ним. В Люси былонечто ребяческое и радостное, что обезоруживало и заставляло сдаваться. Ейстоило открыть свои огромные голубые глаза, в безутешном жесте развестималенькими слабыми руками, пробормотать: «Ах! Я глубоко сожалею…» — и любоевозмущение мгновенно испарялось.

Леди Эндкателл вдруг поняла.

— Моя дорогая! — воскликнула она. — Право, я глубокосожалею… Вы должны были мне сказать, что еще так рано!

— Я и говорю… но уже поздно! Теперь я все равно проснулась.

— Мне очень стыдно!.. Но, несмотря на это, вы мне поможете,не так ли?

— Вас беспокоит уик-энд. Думаете, все сложится неудачно?

Леди Эндкателл присела на край кровати, и Мидж не могла незаметить, что даже это она сделала не так, как другие. Все, связанное с Люси,становилось каким-то неземным. Казалось, что сказочная фея на мгновение одариламир своим присутствием.

— Все может получиться неудачно, — ответила Люси. — Все, ктоприедет, очень милые люди, но мне страшно представить их собравшимися вместе.

— Кого вы ожидаете?

Мидж крепкой загорелой рукой смахнула со своего лба темные,густые, тяжелые волосы. В ней-то уж не было ничего воздушного, и она, конечно,не располагала к мыслям о феях.

— Прежде всего, — начала леди Эндкателл, — Джон и Герда.Сами по себе — приятные люди. Джон — бесконечно симпатичный, очень приятный вобхождении. Что же касается бедной Герды… Что можно сказать? Мы все должны бытьс ней любезными, очень, очень любезными!

Побуждаемая неясным инстинктом к сопротивлению, Миджвозразила:

— Уж не до такой степени она заслуживает сожаления!

— Но, дорогая, в ней есть что-то трогательное, даже волнующее!..Ее глаза!.. И у нее всегда такой вид, как будто она не понимает ни слова изтого, что ей говорят!

— Она не понимает! — возразила Мидж. — Она вас не понимает,и я не слишком уверена, что это нужно ставить ей в упрек. Ваши мысли бегут такстремительно, что за ними не уследить. В своей беседе вы делаете изумительныескачки. Промежуточные звенья остаются в стороне.

— Да, как у обезьян!

— У нас будут супруги Кристоу, — продолжала Мидж, — и ктоеще? Генриетта, я полагаю?

Лицо леди Эндкателл засветилось.

— Да, — сказала она. — И я на нее очень рассчитываю.Генриетта добрая, очень добрая. Доброта ее не внешняя, а врожденная. Она намочень поможет в отношении Герды. В прошлом году она была просто замечательна.Вы помните, это случилось, когда мы играли в шарады или пословицы: все ужезакончили и хотели начать вскрывать ответы, когда заметили, что бедная Гердаеще ничего не написала. Она даже не знала, во что играют! Нам всем было оченьнеловко.

— Я спрашиваю себя, — заявила со всей серьезностью Мидж, —как возможно, что люди до сих пор посещают ваш дом! Забавы — пытка для мозга,шутка — на уровне самого избранного круга, беседа — исключительно частногохарактера.

Леди Эндкателл улыбнулась.

— Я знаю, мы, наверное, очень нудны, и все это должно бытьсовершенно невыносимо для Герды. Я уверена, что если бы у нее было хоть немногоздравого смысла, она бы к нам не приезжала. Но тогда она там была! Вид у неебыл ошеломленный и очень огорченный… Джон был нетерпелив, подавал ей знаки, и яспрашивала себя, чем все это кончится. Тогда Генриетта, — за что я ей всегдабуду благодарна, — спасла положение. Она повернулась к Герде и заговорила с нейо пуловере. На Герде был ужасный пуловер — невероятный, отвратительногозеленого цвета, ужас! А Герда вся просияла — оказывается, она сама связала этопроизведение, и я никогда не видела ее более счастливой и гордой, чем в тотмомент, когда Генриетта попросила дать ей выкройку. Я хочу сказать, что такиеидеи для Генриетты естественны. Это дарование!