Она уснула счастливая.

Через некоторое время Генриетта вдруг почувствовала тревогу.Это было какое-то чувство виновности, что-то такое, чего она не сделала, долг,от выполнения которого она уклонилась…

Навсикая?

Медленно, будто против желания, она встала с постели,повернула выключатель, затем пошла и освободила глину от влажных тряпок,которыми, ее укрыла.

Генриетта застонала.

Это была не Навсикая! Это была Дорис Саундерс!

Какая тоска! Какой-то голос нашептывал Генриетте: «Ты можешьвсе очень хорошо исправить!», однако другой отвечал властно: «Ты прекраснознаешь, что ты должна сделать!»

Это нужно было делать немедленно. Завтра, она это знала, унее не хватит смелости. Это то же, что уничтожить свою собственную плоть и своюсобственную кровь! От этот бывает плохо! Чрезвычайно плохо! И все же…

Генриетта сделала глубокий вдох, затем, обхватив бюст обеимируками, вырвала его из арматуры и бросила в ведро для глины. Долго, сосдавленным дыханием рассматривала свои грязные руки. Она чувствовала себяусмиренной, опустошенной.

«Навсикая, — думала она, — никогда больше не явится. Онародилась, что-то осквернило ее, и она умерла». Огромная печаль охватилаГенриетту. Так без нашего ведома что-то новое, чуждое незаметно проникает внас. Она как будто бы и не слушала, что болтала Дорис, но все-таки куцые мыслиДорис откладывались в ее сознании, и руки не подчинялись мозгу.

И теперь то, что было Навсикаей или, скорее, Дорис, сталоглиной, сырым материалом, который скоро снова примет какую-нибудь другую форму.

«Кто знает? — размышляла Генриетта, — может быть, смерть тоже самое? То, что мы называем личностью, нашим „я“, может быть, отражение чужоймысли?

Чьей мысли? Бога? Но существует ли эта высшая идея? Где он, человексовершенный, человек истинный? Где он, с божьей отметиной на лбу? Может быть,это мнение Джона? В тот вечер он был таким уставшим, таким унылым… БолезньРиджуэй…»

Она еще не успела прочесть, кто такой был этот Риджуэй, ноэто нужно знать… Болезнь Риджуэй… Джон…

Джон Кристоу сидел в своем врачебном кабинете и слушалпредпоследнюю утреннюю больную. Его доброжелательный взгляд ободрял ее, и онавсе говорила и говорила о симптомах своего недуга. Он соглашался, понимающекивал головой, задавал вопрос, опережал ответ, и дама была очарована. Да,доктор Кристоу — прекрасный врач, он интересуется всем, что ему говорят, он васпонимает, и больному легче уже после одного только разговора с ним.

Джон начал выписывать пациентке рецепт.

«Лучше всего, — думал он, — выписать ей слабительное. Этоновое патентованное американское средство. Оно прекрасно сделает свое дело. Оносветло-розового цвета, продается в элегантных целлофановых упаковках, и поэтомудорогое, да и не во всех аптеках его можно достать. „Больная“ несомненно найдетего в маленькой аптеке на углу Вардоур-стрит. Это прекрасно! Она успокоится наодин — два месяца и это время не будет его беспокоить. Что он еще может сделатьдля нее? Она вялая, инертная. Вот мамаша Крэбтри — та совсем другая, у нее всене так…»

Утро было скучным. Он заработал много денег, но до чего жевсе неинтересно! Джон чувствовал себя усталым. Он устал от этих женщин, которымне мог облегчить их выдуманных страданий. Он уже начал сомневаться в пользесвоей профессии, но каждый раз вспоминал о больнице для бедных, о длинных рядахкроватей в большом зале и о беззубой улыбке матушки Крэбтри.

Как хорошо они друг друга понимали — она и он. Она не былатакой тряпкой, как та, что лежала на соседней кровати. Она была борцом, онаборолась за жизнь, хотела выжить во что бы то ни стало! А зачем? Она жила вкакой-то жалкой конуре с мужем-алкоголиком, с кучей невыносимых детей. У неебыла тяжелая работа — она натирала паркетные полы бесконечных учреждений, у неебыло мало радостей и очень много забот, и тем не менее она хотела жить. Оналюбила жизнь так же, как он сам. Его жизнь тоже не была такой, какой бы онхотел, но он ее любил! Это любопытно, необъяснимо, но это факт! Он любит жизнь!Почему? Он подумал, что об этом обязательно нужно поговорить с Генриеттой.

Он встал, чтобы проводить свою пациентку, крепко пожал ейруку, повторил несколько ободряющих слов. Она ушла почти счастливая — доктор Кристоузаинтересовался ее болезнями, он ее понял, он ей поможет.

Как только дверь закрылась, Джон забыл о посетительнице.Когда она сидела вот здесь перед ним, он делал свое дело, как автомат. Ивсе-таки он тратил на это энергию. Он так устал! Боже, как он устал!

Надо принять еще одну больную, и тогда трудовая неделязакончится, наступит долгожданный конец недели — уик-энд. Джон заранеепредвкушал радость отдыха. Осенние листья, окрашенные в яркие желтые и красныецвета, нежный и влажный запах осени, лесная дорога, Люси — удивительное и почтибожественное существо, со своими очаровательными неуловимыми мыслями. Генри иЛюси умели принимать гостей, он любил у них бывать. Их «Долина» была прекраснойгаванью, волшебной гаванью.

В воскресенье они с Генриеттой пойдут в лес. С ней онзабудет, что на свете существуют больные; к счастью, она всегда чувствоваласебя хорошо. «Даже если бы ее что-нибудь и беспокоило, — подумал он с улыбкой,— она бы мне об этом не сказала».

Надо принять еще одну больную! Только нажать на кнопкузвонка, и она войдет. Но Джон не мог заставить себя сделать это. Он ужеопаздывал. Он знал, что этажом выше, в столовой, уже накрыт стол. Герда и детиожидают его. Нужно поскорее освободиться от этой больной и на том закончить. Ноон не шевелился. Он так устал, невероятно устал!

Эта усталость давно уже преследовала его. Джон знал, ктовиноват в этой усталости, в его раздражительности. К великому сожалению, онничего не может с собой поделать. Бедная Герда, ей несладко живется!.. Если бытолько она не была такой пассивной, такой безропотной… Она всегда готовапринять вину на себя, а на самом деле в каждых девяти случаях из десяти виноватон. Бывало, все, что она делала, все, что говорила, выводило его из себя. Этобыли те свойства ее характера, которые были для него невыносимы. Ее бесконечноетерпение, желание сделать ему что-то приятное, Предвосхитить его желание — всеэто его раздражало и портило ему настроение. Она никогда не упрекала его,терпеливо сносила приступы гнева, никогда ему не возражала. Но ведь именнопоэтому он на ней и женился. На что же жаловаться? Надо же было случиться томуюжному лету…

Забавно, что те самые качества, которые он терпеть не мог уГерды, он хотел бы видеть у Генриетты. Она тревожила его строгим отношением, вприсутствии посторонних вообще резко изменяла манеру поведения.