— У меня такое впечатление, — однажды сказал он, — что высамая большая обманщица в мире.

— Возможно, — спокойно ответила она.

— Вы говорите людям только то, что им приятно и доставляетудовольствие.

— Мне это действительно кажется очень важным.

— Важнее, чем говорить правду?

— Гораздо важнее.

— Тогда почему же вы никогда не обманываете меня? Хоть самуюмалость?

— Вы бы этого хотели?

— Да, очень.

— Я очень сожалею, Джон, но я не смогу!

— А вы ведь прекрасно знаете, что бы я хотел от васуслышать.

Не надо думать о Генриетте, завтра он ее увидит. Сейчаснужно нажать на кнопку звонка и принять эту больную, ведь она ждет. Еще однаженщина, страдающая от неопределенного, мнимого заболевания. У них у всехневрастения, чаще мнимая, чем подлинная.

Что ж, если ей доставляет удовольствие тратить деньги налечение, пусть! Это поможет мамаше Крэбтри и другим бедным больным.

А он все сидел, не двигаясь, и чувствовал себя такимуставшим… Было что-то такое, чего ему очень хотелось, и уже давно. Что же это?

Вдруг его осенило: «Я хочу домой!»

Странная мысль! Откуда она? Что это может значить? Домой? Унего никогда не было настоящего дома. Его родители жили в Индии. Он переходилот одних родственников к другим, от дяди к тете, потом учился и снова проводилканикулы то у одних, то у других. Его по-настоящему первым домом должен был быстать вот этот, в котором он находится сейчас, дом на Гарлей-стрит, где обитаютсамые дорогие и модные врачи Лондона. Именно здесь он должен чувствовать себядома. Так ли это? Нет, не так!

Что же тогда означала эта фраза, неожиданно поразившая его?

«Я хочу домой!» — Джон закрыл глаза и постарался в своемподсознании найти образ, внушивший ему эти слова. И сразу же внутренним зрениемувидел так хорошо знакомый ему средиземноморский пейзаж. Ему показалось, что ончувствует тяжелую южную жару, а на коже у него — капельки воды после купания вморе. Сан-Мигуэль!

Джон немного испугался. Он старался не думать об этом ужемного лет и не имел желания к этому возвращаться. Сан-Мигуэль — это было егопрошлое, закрытая глава, все кончено!

Сколько же прошло лет? Двенадцать? Четырнадцать? А можетбыть, все пятнадцать? Он сделал то, что должен был сделать. Принял единственноверное решение. Вероника! Он безумно ее любил, но все-таки хорошо сделал, чтосумел от нее отказаться. Она бы уничтожила его и физически, и духовно. Она былаэгоисткой, она этого и не скрывала. Сама она добилась всего, чего хотела. Онаостановила свой выбор на нем, но он нашел в себе силы от нее избавиться. Просторешил жить своей собственной жизнью. С ней это было бы невозможно. Вероникахотела жить только для себя, а Джон… ему отводилась при ней роль простогопридатка.

Как она удивилась, когда он отказался сопровождать ее вГолливуд.

— Если вам так дорога ваша медицина, — пренебрежительносказала она, — вы сможете сделать свою карьеру и там. Я считаю, что этосовершенно бессмысленно. Вы достаточно богаты, да и я буду получать оченьбольшие деньги. Можно спокойно ничего не делать!

Он постарался объяснить ей, что любит свою профессию, идобавил:

— Я буду работать с самим Рэдли!

Вероника фыркнула:

— Этот старый смешной человечек?

— Этот старый смешной человечек — знаменитый ученый! —вспылил он.

— Это никого не интересует, — ответила она. — В Калифорнииволшебный климат, лучше было бы нам вместе открыть Новый Свет! Мне нужно, Джон,чтобы вы поехали со мной, я не смогу обойтись без вас!

Тогда он предложил пожениться. Она откажется от американскогоконтракта, они будут жить в Лондоне. Это предложение ее лишь позабавило.Уверенная в своей красоте и неотразимости, Вероника заявила, что поедет тольков Голливуд, а он будет ее сопровождать. Он понял, что выход у него один, и онэто сделал — он порвал с ней.

Джон очень страдал, но твердо знал, что поступил правильно.Он вернулся в Лондон, работал с Рэдли и через год женился на Герде, котораяабсолютно во всем отличалась от Вероники.

Дверь открылась и вошла его помощница и секретарь БериллКолье.

— Доктор, вы помните, что вас ждет еще одна больная? —спросила она.

— Я знаю.

Он проводил ее взглядом. Это была некрасивая женщина, но онапрекрасно выполняла свои обязанности. Она работала у него вот уже шесть лет.Никогда она не совершила ни одной ошибки, ни разу не потеряла самообладания,никогда он не видел ее в замешательстве. Она была брюнеткой, с землистым цветомлица и решительным подбородком. Через толстые стекла очков ее ясные серые глазасмотрели на него и на все окружающее равнодушно, без всяких эмоций. Именнотакая и была ему нужна, он сам ее выбрал, и все же иногда Берилл казалась емуневыносимой. В театре и в романах секретарши обычно обожают своего начальника ислепо ему преданы. С Берилл все было иначе. Для нее он был обычным человеком, совсеми человеческими слабостями. Его очарование на нее совсем не действовало,она оставалась бесчувственной; он иногда спрашивал себя, питает ли она к немухотя бы симпатию.

Как-то Джон случайно подслушал ее телефонный разговор сподругой.

— Нет, — говорила она, — мне не кажется, что он большойэгоист, он просто очень рассеянный…

Он понял, что речь идет о нем, и это огорчало его в течениедвадцати четырех часов. Все раздражало его: полное согласие Герды, холодныйкритический ум Берилл, споры с Генриеттой. Но это же ненормально!Переутомление? Может быть. Но и в этой усталости, и в этом раздражении,наверное, кроется одна причина, и ее нужно найти.

«Нет, так не может дальше продолжаться, — думал он. — Вотесли бы я смог уйти…» И опять: «Я хочу домой!»

Есть же у него дом, вот он, здесь! А за дверью его ожидаетэта больная, наводящая скуку, у нее много денег, и она желает тратить их и своевремя, чтобы поправить свое слабое здоровье.

Однажды кто-то сказал ему, что бедные люди обращаются кврачам только если действительно в них нуждаются. Это должно приносить врачамудовлетворение. Джон улыбнулся. Выдумывают каких-то Бедных с большой буквы!Вот, например, «бедная» старая миссис Пирсток. Каждую неделю она обходит пятьклиник и тащит оттуда притирания для спины, микстуру от кашля, пилюли дляпищеварения — все, что сможет получить. И она вечно недовольна. Недавно онажаловалась, что ей дали светлую микстуру вместо темно-коричневой, которую онапривыкла принимать вот уже четырнадцать лет. У него еще стоял в ушах ееплаксивый голос, исходящий из солидной утробы, которая выдерживала все этилекарства. А выглядела она очень хорошо. Они одной породы — вот эта богатаяженщина, ожидающая его здесь, и бедная миссис Пирсток. И ту, и другую нужнотерпеливо выслушать и выписать то же самое, только одной на больничном бланке,а другой на красивой дорогой бумаге.