— Короче, вы человек неглупый, — неожиданно похвалил гебешник. — Будете нас слушаться — все будет хорошо. И вам, и нам.

— Скажите, агент Троцкий, вы действительно любите Россию? — внезапно спросил Кечинов.

— Ну да. То есть люблю. Жить без нее не могу…

— Именно потому вы в семидесятые годы сбежали сперва в Штаты, а потом во Францию?

— Ненавижу Америку! — скрипнул зубами Карташов.

— Это к нашей беседе не относится, — отрезал Кечинов. — Итак, рисую картинку. Предположим, через несколько месяцев в России начинается революция…

— Конечно, инспирированная из-за границы?

— Нами, — обрезал Подобедов. — Нами и инспирированная. Так называемые революционеры устраивают в больших городах образцово-показательные погромы, сжигают машины, бьют всех, у кого рожа нерусская. После чего один генерал… эдакий слуга царю, отец солдатам, эту заразу изничтожает на корню.

— Вам и отводится роль лидера революции. Ваши молодчики и к погромам привычные, а главное — штат боевиков уже готовый. И учить особо не надо, — Кечинов говорил о будущем путче как о почти свершившемся факте, нимало не интересуясь мнением предполагаемого вождя.

— А ваши придворные журналисты объявят населению, что революцию нам экспортируют империалисты США? — уныло вздохнул Карташов; он уже понял если не все, то многое.

— Именно так. Найдем каких-нибудь заокеанских антиглобалистов, лесбиянок и педерастов, которые и организуют вам интернациональную помощь, каковую наше телевидение и засветит перед электоратом крупным планом, — приязненно улыбнулся Подобедов. — Так что придется вам Америку полюбить. Хотя бы на какое-то время.

— А что будет потом?

— Когда?

— Ну, когда этот ваш герой-генерал разгромит наше движение?

— Вас интересует, что ожидает именно вас?

— Вот именно. Показательный процесс, репрессии и Колыма?

— Ни в коем случае.

— А что тогда? Звание Героя России?

— Для всех своих соратников вы геройски погибнете. Предлагаю погибнуть под красным знаменем на баррикадах… Где-нибудь на Пресне, — улыбнулся Кечинов. — Так будет пафосно и трагично, с историческими параллелями и аллюзиями.

— Но на самом-то деле вы останетесь живы. Небольшая пластическая операция, хороший счет в «Американ бэнкс»… И выбор любого места жительства по вашему усмотрению. Подальше от России, — добавил Подобедов.

— А что будет с моими соратниками?

— Большинством придется пожертвовать. Врагам народа, хулиганам, погромщикам и предателям Родины, финансируемым из-за океана, никакой пощады не будет, — пояснил функционер президентской администрации. — Вы же сами говорили, что ваши боевики — пешки в политической борьбе?

— Так вы согласны? — для проформы спросил Подобедов, подводя черту; впрочем, этот вопрос был излишним.

— А как же ваш генерал… будет со мной бороться?

— Как, как… подавлять, усмирять, наводить конституционный строй в стране… поганой метлой вычищать скверну, железной рукой наводить порядок… — пояснил Кечинов очень серьезно.

— Но… действующий президент? Он что… тоже в курсе?

— А вот это вас не касается, — Подобедов нехорошо сощурился на гостя. — Ваше дело маленькое. Во-первых, регулярно получать деньги из одного американского фонда, который наши люди по ту сторону океана уже организовали. Черные рубашки, хоругви, повязки со свастиками…

— Не говоря уже о пиве и оружии, — заверил Кечинов.

— И никакой самодеятельности, никакой самостоятельности, — серьезно добавил чекист. — Все свои действия вы обязаны координировать с нами.

— Впрочем, я не исключаю, что некоторые моменты будем координировать и с генералом.

С минуту Карташов молчал. Ситуация была безвыходной. Эти упыри просчитали абсолютно все. А это, в свою очередь, означало: их придется слушаться.

— Какие гарантии? — мрачно спросил он.

— О том, что мы действительно дадим вам возможность свалить из России? — догадался Кечинов.

— Вот именно.

— Естественно, никаких, — подхватил Подобедов. — Гарантии, как писали классики, дает только Госстрах.

— Вы и есть наш российский Госужас, — сказал Карташов.

— Ладно, Троцкий, не бзди, — с неожиданной фамильярностью прервал Кечинов и, достав из стоявшего в кресле портфеля папку, зашелестел бумагами. — Мы все предусмотрели. Вот это, — он протянул гостю пачку фотографий, — твоя будущая вилла в Мексике, на море. Вот это, — на стол легла пластиковая карточка «Американ экспресс», — деньги на личные расходы. До конца жизни хватит. Легендирован ты будешь, как «новый русский», отошедший от дел и решивший посвятить остаток жизни исключительно отдыху под южными звездами, в ритмах румбы и самбы. Документы также за нами. Мы ребята честные, могли бы с тебя и расписочку потребовать. Держи!

Фотоснимки виллы на берегу Мексиканского залива могли бы впечатлить даже удачливого олигарха — обладателя роскошного особняка на Рублевке. Вилла эта напоминала скорей дворец какого-нибудь латиноамериканского диктатора — как колониальной архитектурой, так и размерами. В одних только флигелях можно было разместить как минимум батальон.

— Ну как — нравится? — подмигнул Кечинов.

— А своего агента с ледорубом потом не пришлете? — скривился «агент Троцкий».

— Не пришлем, — успокоил Подобедов. — Если будешь послушным и языком мести понапрасну не станешь.

— Многие считают меня святым с нимбом и крылышками, многие — дьяволом с рогами и копытами, но почти никто — человеком, — доверительно сообщил Бондареву президент и, открыв термос, с удовольствием понюхал уху, переданную старым василеостровским соседом Василием Прокофьевичем. — Все-таки приятно, что есть еще люди, которые воспринимают меня не только как главу государства, а как знакомого по двору, друга детства или…

— …любителя рыбалки, — подхватил Бондарев. — Ничего — закончится твой второй президентский срок — уйдешь на пенсию, будем опять вместе рыбу ловить.

Кремлевский кабинет главы государства, хорошо известный российскому электорату по телевизионному официозу, выглядел куда более уютным, чем на экранах. Мягкий свет плафонов поглощался дубовыми панелями. Российский триколор в углу ниспадал приятными складками. Роскошный рабочий стол со стоящим на нем термосом выглядел не начальственно, но домашне.

Налив уху в глубокую отвинчивающуюся крышку, президент сделал несколько глотков.

— Узнаю руку мастера. Тройная. Ты варил?

— Как обычно, — кивнул Клим. — Не слишком ли острая?

— Ты всегда не жалел перца. Кстати, а как там Василий Прокофьевич? По-прежнему своими почтовыми голубями занимается?