в насмешку зовут «музеем чучел будд», но не соглашался с этим. Напротив, присутствие этих высочайших созданий всколыхнуло в нем суеверный ужас. Он замер на месте, с душой распахнутой и обнаженной, будто на допросе.

Зачем ты пришел сюда?

Что ты тут делаешь?

Все разом требовали ответов. Он едва смог побороть желание сбежать отсюда. Одновременно ему хотелось упасть перед ними ниц и покаяться во всем, о чем молчало сердце. Но сделать это — не значит спастись.

Спасение…

«Глупое заблуждение, рожденное из пустоты…»

Наоэ опустил взгляд. Спасение… На самом деле, это…

Далекое желание, которое вечно ускользает из-под руки.

Он ощущал, будто здесь его всегда кто-то ждет. А Бодхисаттвы по обе стороны Фукукендзяку Каннон — увидеть их он возвращался раз за разом. Слева смотрела Бодхисаттва Лунного света[24], а справа — Бодхисаттва Солнечного света[25]. Их очертания были величественны и тоже вызывали непонятную ностальгию. Исполненный достоинства взгляд Каннон падал на него, взгляд, который прогонял ужас всех дрожащих живых существ. В этих глазах горело белое пламя — два светлых языка пламени тянулись к небу. Каждый раз, когда он видел этого Бодхисаттву, в его воображении неизменно появлялось одно и то же лицо. И чего тут неясного: он приехал, чтобы снова увидеть ее.

В бодхисаттве он видел лицо женщины, которая однажды спасла его.

«Минако…»

И только ее.

В первый раз он повстречал ее в аду той резни, что разгорелась тридцать лет назад. Все началось с того, что они спасли Минако и ее семью, когда их, как и многих других, затянули замыслы Оды. Кагетора много сражался, чтобы защитить их… и совсем скоро, совершенно неожиданно он и Минако полюбили друг друга. Она была женщиной с нежными глазами и неиссякаемым запасом прочности в сердце. А еще у нее была необыкновенно широкая душа, и быть с ней значило чувствовать себя легко. В мучительные дни бесконечных боев именно Кагетора, сам о том не задумываясь, страдал больше всех: его семью убили, и война пожрала даже тех, кто вообще был здесь не при чем. У него не было убежища, и он мог только отдаваться битве. Он не мог ничего, не мог найти исцеления для израненного сердца. Перед ним лежала единственная дорога: продолжать бесконечную борьбу, баюкая собственную изорванную и усталую душу. Как много для него тогда значила Минако? Маленький мирок в океане напряжения и нетерпимости, жажды крови и ужаса — как, должно быть, он лелеял спокойствие, которое она дарила ему. Скудная доброта, крохотная любовь, которые так легко теряются в вихре сражений тех жестоких дней — насколько незаменима была для него Минако? Он нашел своему сердцу исцеление…

Да как же он любил ее?

Наоэ следовало знать больше о подобных вещах: он-то знал боль Кагеторы лучше прочих. И не смог спасти его. Более того, он загнал Кагетору на край. Как защитник Кагеторы, как солдат Призрачной армии Уэсуги, он видел своей обязанностью уничтожить Оду, иначе его существование не имело смысла. Он не мог отвести взгляд, не мог отвернуться… Не мог позволить господину сбежать. Такова обязанность вассала.

Он должен был беречь Кагетору… так почему получилось только загнать его в угол? Он больше всех жаждал спасти Кагетору… но почему получилось лишь причинить ему боль? Он не понимал этого. И не понимая, сражался вслепую. Он не мог позволить Кагеторе бросить их миссию! Вот и приходилось ранить его все глубже и глубже. Когда Кагетора начал ненавидеть его? Его, который был рядом четыре сотни лет, верного и преданного вассала… и Кагетора стал ненавидеть его яростнее, чем кого бы ни было. Под маской спокойствия Наоэ сражался сам с собой: пускай Кагетора возненавидит его, но это ведь для его собственного блага. Вполне естественная мысль для любого вассала. И он притворялся, что не замечает мучений Кагеторы, и тихонько наблюдал за ним и Минако…

Теперь-то Наоэ понял, что только того и ждал, когда все перехлестнется через край и выльется наружу. Он вздохнул и отвел взгляд от Бодхисаттвы Лунного света.

Кагетора предвидел, что сражение перейдет в войну без правил, и знал, что больше не сможет защищать Минако. Той ночью Кагетора подозвал Наоэ и велел:

— Бери Минако — и уходите.

Разница сил, вызванная уходом Наоэ, стала очевидной, но Кагетора, для которого безопасность Минако была превыше всего, решился на этот шаг. Или на самом деле он уже нацелился на то, чтобы нанести Нобунаге последний удар.

А если подумать теперь…

Кагетора пытался приостановить перемены, происходящие в Наоэ, приказав: «Защити Минако». Наверное, он хотел показать Наоэ свое доверие… Эх, как же он просчитался!

Ведь Минако была возлюбленной Кагеторы.

Если бы Кагетора знал о том, что грызет Наоэ, он бы тогда понял, КАК Наоэ ее ненавидит. Кагетора должен был это понять просто из обрывков его жестоких фраз, по поведению… Износилось и изжило себя что-то, что прочно держало Наоэ в узде: он больше не мог прятать чувства, кипевшие внутри.

Он ненавидел Минако. Ненавидел больше всего на свете.

«Если бы только этой женщины не было», — думалось ему. Он хотел разорвать ее на части — эту женщину, которую любил Кагетора. Ревность душила его… А внешность Минако только подливала масла в костер эмоций.

Его обуревали разные чувства: он мог потерять человека, который был рядом сквозь века. Но ведь не важно, кого любит Кагетора — в конце концов ему придется вернуться. Не важно насколько любит Кагетора — рано или поздно женщина умрет, придет время, когда они с ней разлучатся. И останется только Наоэ. Не важно, вколачивал он сам себе. Пускай он пока не получил того, что истинно желал, но придет день, когда он снова станет самым важным человеком в жизни Кагеторы. Просто надо немного потерпеть, потому что в конце они с Кагеторой все равно останутся вдвоем.

Просто потерпеть… а он уже терпел так долго. Нет, он сможет… почему бы и нет. Но…

И почему он хочет этого человека так сильно, прямо сейчас?!

Глупая самоуверенность: недостаток, который возрождается вместе с ним. Наоэ видел себя со стороны, человека, который способен возбудить в Кагеторе лишь ненависть.

Минако не пришлось пробиваться через преграды, чтобы привязать к себе Кагетору. А он-то мог… только завидовать ее мягкости и сопереживанию.

«Надо было осознать опасность…»

А Кагетора осмелился доверить возлюбленную Наоэ.

«Потому что после всего этого, в конце всего… он все еще доверял мне…»

И даже этого Наоэ не оценил, предал последнюю кроху веры.