– А может, почивать, Петр Ильич? Утро вечера мудренее. Уж и постель-то постелена. А завтра-таки и начнем думать. Тем более, как я понимаю, есть о чем поговорить? Что скажете?

– Скажу, что вы правы, – ответил я, еще раз коснувшись салфеткой губ и оставляя ее скомканной на столе. Разомлевший от доброй еды, встал. – Почивать, любезный Пантелей Ионович, почивать. Ведите меня!

Дворецкий сам освещал мне путь, чинно выставив вперед руку с подсвечником. «Сюда, Петр Ильич, сюда, – приговаривал он. – Флигельки замерзли совсем! – разочарованно сказал он. – А в комнате, что ваша, может, и не так просторно, но там у нас печная труба проходит, да широкая, в полстены, тепло будет! И наливочки вам поставим графинчик, а вдруг не стерпится? Я уже распорядился, – заверил он. – Да и пирогов положили – с яблоками и с вишней засахаренной!» «Уж больно лилейно он щебечет! – думал я. – К чему бы это?» Мы проходили по коридору, когда я услышал звонкий женский голос. Звучал он приглушенно, но как звучал! Далеким колокольчиком! «В лу-унном сия-янье, – пела женщина, – сне-ег серебри-ится!..» Я даже замедлил шаг. «Марфуша!» – тотчас догадался я, но постарался скрыть свой интерес от провожатого. А вот он заговорил еще громче, да нарочито: «Спать будете в этой комнатке да после нынешнего ужина – аж до полудня, а то и до обеда! Слово даю! О зиме забудете-с!» Камердинер скоро говорил еще что-то, но я только, раздражаясь, хмурился. Голос! Женский голос! «Вдо-оль по доро-оге тро-оечка мчится!..» Он точно выводил пронзительно-нежную трель! Да-да, Марфуша! А ее припев, это чудесное «динь-динь-динь» – так и совсем обезоруживало. Никто бы другой в этом доме не сумел петь так проникновенно, легко и светло одновременно. Только женщина, способная мечтать и плакать. Только та, которой дано чувствовать тонко и, конечно, любить! Я шел за дворецким, а все прислушивался к ее голосу, таявшему в коридоре поместья, и когда Пантелей Ионович вновь навязчиво заговорил о какой-то безделице, точно и не было рядом этого звонкого и бесценного чуда, я едва сдержался, чтобы не цыкнуть на него, как недавно он цыкнул на красавицу Марфушу.

– Вот и ваши апартаменты, – сказал камердинер, отпирая ключом двери и толкая их вперед. – Прошу, будьте как дома!

Я вошел в хорошо натопленную комнату, принял от камердинера подсвечник и тотчас же сказал:

– Ну, всего доброго, Пантелей Ионович! Спокойной вам ночи! Спать хочу – умираю! В объятия Морфея, и тотчас же! Всего доброго!

И, перехватив ключ, выпроводил камердинера вон. Надоел, приставучий! Но как только шаги Зыркина смолкли, я направился к столу, поставил подсвечник, окинул взглядом ночную трапезу. Все тут было для того, чтобы усыпить меня, добить-таки! И наливка-то двух сортов, и пирогов целое блюдо, да еще половина курицы с квашеной капустой. И миска все тех же ароматных моченых яблок! «Ого! – подумалось мне, – отчего ж я не Гаргантюа? Да они меня хотят не до обеда, а до самого ужина промурыжить здесь! Или хуже того – заворот кишок мне устроить?» Впрочем, не они, а Пантелей Ионович Зыркин. Не было сомнений, это он желал мне самого тяжелого и непробудного сна! Я вернулся и тихонько приоткрыл дверь. Тишина! Я вышел в коридор, запер дверь и двинулся в темноту, а именно в ту сторону, откуда пришел. И вот уже после поворота и еще шагов двадцати я услышал все тот же голосок – высокий, звонкий, чистый! Замерев, я прислушался: «Не брани-и меня-я, родна-ая, что я та-ак люблю-ю его-о!..» Я сам не заметил, как шагнул вперед, и голос усилился: «Скушно, ску-ушно, до-оро-огая жить одно-ой мне бе-ез него-о!..»

«Господи, что я делаю?!» – думал я, уже стоя рядом с дверью Марфуши. А если это и не она вовсе? Что тогда?! И что мне тут надо?! «Как дурак, как дурак! – озираясь, терзал я себя. – Но ведь я же не просто так тут рыскаю – я сыщик, ищейка!» Притянула ведь она меня за руку, шепнула: «Найдите меня, сударь! Нынче же найдите! Многое расскажу!..»

Вдруг щелкнул замок – я весь собрался! – и дверь открылась. И сразу же я увидел силуэт незнакомой женщины на фоне неяркого света. Она шагнула ко мне в ночной рубашке, под которой читалось обнаженное тело. Незнакомой?! Меня обманули длинные распущенные волосы – до самых ягодиц! Контур их широко золотился в дрожавшем пламени свечей в глубине комнаты.

Это была Марфуша! Ее плечи укрывал теплый платок…

– Идите сюда, Петр Ильич, ничего не бойтесь, – шепотом сказал она и, взяв меня руку, потянула через порог. И сразу закрыла дверь.

Ее рука была горячей!

– Для вас я пела, – глядя мне в глаза, тихо сказала она, – чтобы вы услышали! Как иначе до вас докликаться, когда Зыркин повсюду за мной следит? Только чтобы я вам не шепнула чего на ухо, только бы не допустить!..

– А есть что шепнуть? – спросил я.

– Да, – смело кивнула она.

– И что же?

Мой взгляд так и притягивала ее грудь под расстегнутой рубашкой, взгляд искал продолжения под легкой и простой материей!

– Вас смущает, что я раздета, Петр Ильич? – с улыбкой спросила она.

– Я – врач, Марфуша, могу и потерпеть, – оставалось улыбнуться и мне. – Тем более, что я всего на минуту…

– Хотите уйти так скоро? – спросила она, и в ее голосе я услышал иные нотки – задорные, боевые и… нежные. – Неужто, Петр Ильич?..

Она по-прежнему не отпускала моей руки.

– Вы просили меня найти вас, и найти нынче же. Я вас нашел. Что же вы хотели рассказать мне? – спросил я.

– Поцелуешь – скажу! – блеснув глазами, ответила она. (Я усмехнулся – это было смело, отчаянно смело!) А ты и так поцелуешь, – вдруг добавила она, – скажу я чего или не скажу. Так ведь, Петр Ильич?

А ее аромат – и духов, и молодого ухоженного тела – уже проникал в меня, становился моей частью. И еще эта близость – она стояла совсем рядом, и рубашка ее была расстегнута, глубоко открывая большую и нежную грудь. Вот только глаза ее оставались и счастливыми и несчастными одновременно. И я понимал почему: я-то был рядом, но – чужой, пока чужой…

– Тут ведь, в поместье нашем, никого, – вдруг очень просто сказала она. – Зыркин, пропади он пропадом, знает об этом! Так и пытается загнать меня в угол. Однажды чуть не прибила его скалкой, честное слово! Да еще дворня – мужичье. Так одиноко, Петр Ильич, если бы вы знали: в пору в петлю лезть. А я вас едва увидела и сразу поняла: вот он, принц залетный, хоть и на ночь приехал, не отпущу его просто так! – Ее грудь коснулась моего мундира. – Никуда он от меня не денется. – Марфуша улыбнулась, как она это умела – с особым огоньком в глазах, мягкой и обольстительной улыбкой. – А ты думаешь, Петруша, я не видела, как ты на меня смотрел?..

Я с трудом проглотил слюну. Все было ясно, все! И ощущение неминуемой близости и ночи вдвоем обожгли меня, захлестнули жаром. Марфуша все поняла по моим глазам. Она едва успела скинуть с плеч платок, как я сам положил ладони ей на плечи и потянул вниз рубашку. И уже через секунду она стояла передо мной обнаженной, пылающей, дышавшей порывисто и томно. Сладкой и горячей травой, пряными и душистыми цветами пахла эта женщина здесь – в натопленной комнатушке чужой мне усадебки, за стенами которой хозяйничала зима! Вот тогда я и обнял Марфушу – и руки ее крепко сплелись на моей шее. А губы!.. От этих губ я никак не мог оторваться! «Бери же, – прошептала она, – бери меня!..» И я подхватил ее – уже мою, всю! – и понес к застеленной кровати с откинутым одеялом…