немного легче. Вернулись игры, вечера за обеденным столом, шарады, настолки. Вилья опять стала садиться дома за фортепиано, на занятия она, понятное дело, давно уже перестала ходить, но теперь она засаживается с нотами, которые откопала в Сети, и поет: простенькие минорные аккорды, слезливые баллады. Голос у нее красивый, немного заунывно-монотонный, и поет она, не попадая в тональность, как будто вообще не слышит инструмента, часами может меланхолично фальшивить.

Лишь изредка один куплет, один припев она вдруг выпевает в правильной тональности, следуя аккордам, это всегда происходит случайно, она, кажется, и не замечает разницы, но если мы с Каролой оказываемся в той же комнате, то застываем и смотрим друг на друга, словно изумляясь тому, что внезапно оказались в моменте идеальной гармонии, уловили проблеск того, какой может стать, какой должна бы быть наша с ней семья.

Мы доругиваемся, потом какое-то время роемся в поисках пластыря, пока не осознаем, что оставили аптечку в машине. Бекка опять проголодалась, так что я достаю термос с горячей водой и банку сухой смеси, взбалтываю все в рожке, кормлю ее, насколько это возможно сделать при наличии маски, пока Карола достает из сумки-органайзера влажные салфетки и ухитряется очистить кожу вокруг раны, образовавшейся у Зака между пальцами. Мы выуживаем носок из упакованных вещей и натягиваем ему на ногу, теперь он может идти, надев шлепанец на здоровую ногу и носок на больную, но он хромает, плачет, ему больно.

Зак опирается на маму, на коляску, на меня, все больше замедляет ход, пробует идти, опираясь на пятку, но асфальт раскалился и жжет сквозь носок. В конце концов он просится ко мне на плечи, и я сажаю его поверх рюкзака, который несу сам, а у Зака на спине все еще висит его рюкзачок со Спайдерменом, я, наверное, уже несколько лет не носил никого из детей на плечах, несколько минут это даже кажется приятным, но потом я начинаю ощущать вес, который давит на ключицы и затылок, а еще чуть погодя его пот начинает под палящим солнцем стекать на меня и смешиваться с моим собственным, плечи ноют, его потный пах прижат к моему затылку, мне больно всякий раз, когда его маленькие потные ручки давят мне на адамово яблоко или тянут меня за волосы, и еще этот его безостановочный вопрос: мы скоро – мы скоро – мы скоро?

Дорожный знак сначала расплывается синим пятнышком, вялым обещанием голосов, немногословных людей в желтых светоотражающих жилетах, первой помощи для раны Зака, туалета и, может статься, чашки кофе, боже мой, очень надеюсь, у них там есть кофе, большие термосы с пневмонасосом, до краев наполненные кофе, а может, и булочки, которые притащили какие-нибудь скауты или члены краеведческого кружка. Пятнышко все ближе, и в какое-то нестерпимое мгновение мне кажется, что на нем цифра 8, пока я не понимаю, что все верно, надпись гласит «ЭСТБЬЁРКА 3», а значит, скоро мы окажемся в той самой легендарной Эстбьёрке, и как раз, когда подходим к указателю, мы видим машину, она едет нам навстречу: белый универсал, несется на большой скорости в противоположном направлении.

Это первый автомобиль, что встречается нам на пути, мы все останавливаемся, я осторожно ставлю Зака на землю и взмахиваю рукой, и Карола машет, но машина летит, не снижая скорости, я выступаю на дорогу; в какую-то горькую удушающую секунду мне кажется, что меня вообще не заметили, но внезапно машина резко тормозит, хотя и не останавливается полностью, стекло с водительской стороны опускается на несколько сантиметров. За рулем мужчина моих лет, седеющий блондин, длинные обвисшие усы, волосы собраны в хвост, он без рубашки, одна рука полностью покрыта татуировками, рядом с ним я замечаю темноволосую девицу помладше с дредами и в стильных очках от солнца. Слышно включенное радио – сдержанная и сухая, но при этом, можно сказать, жадная интонация – национальный канал сообщает о важном новостном событии дня: власти предупреждают… вышло из-под контроля… все, кто находится в радиусе…

– С ночи едем, – тенором сообщает мужик, зажимая ладонью рот и нос. – Из Емтланда. Ну и бардак.

Машина продолжает катиться по дороге, я трусцой бегу рядом с водителем и машу рукой в сторону Эстбьёрки:

– А там как обстановка?

– Ни одной рожи не засек. Здесь, наверное, сейчас одни «водяные бомбардировщики» летают. Охренеть позорище – у Швеции ни одного своего самолета. Мы в Реттвик, вот что главное.

– Наш автомобиль не завелся, – говорю я, испытывая желание сжаться в позе зародыша от беспомощности, различимой в собственном голосе. – У нас грудной младенец.

Он просто трясет головой в ответ:

– Дуйте срочно в Реттвик.

Я слышу, как женщина рядом с ним шепчет: «Микке», – а потом стекло поднимается и машина удаляется, набрав скорость. Белая «Тойота». Помню, я смотрел такую, прежде чем выбрал вместо нее «БМВ», мне казалось, она более, не знаю даже, взрослая, что ли.

– Что они сказали? – кричит Карола, я бегу к ней, в глазах у нее застыл вопрос.

– Они ехали в Реттвик, это…

– А что в Эстбьёрке? Им там оказали какую-то помощь?

– Не знаю… он сказал, что не засек там ни одной рожи…

Приблизившись, я вижу, что она вот-вот заплачет. Голос пронзительный, Зак крепко вцепился в мать, или это она вцепилась в него, рядом стоит Вилья с детской коляской.

– А пожарные машины там были? Их о чем-нибудь информировали?

– Не знаю.

– А ты спросил?

Снова это разочарованно-обвинительное выражение лица.

– Глядите, они разворачиваются, – Вилья указывает на дорогу.

Белая «Тойота» развернулась на 180 градусов и мчится к нам на полном ходу, резко оттормаживается, мотор еще не заглушен, но с переднего сиденья выбирается та женщина, я вижу, что она беременна, на ней цветастое платье со свободной талией, на ногах резиновые сапоги.

– Эй, слышьте, мы можем забрать малыша, – произносит она, лицом уткнувшись в шаль, свои попсовые очки она сдвинула на лоб, в глазах сквозит великодушие. – Без проблем, возьмем малютку.

Все молчат.

Карола остолбенела.

– Можем забрать малютку, – повторяет женщина. – Микке? Правда ведь, Микке?

Он снова опускает стекло, злобно пялится на меня и рявкает:

– Само собой. Возьмем младенца, если хотите.

– Но мы же собирались… – Карола растерянно машет в сторону Эстбьёрки. – Там же должны быть…

– Там горит, – отвечает Микке. – Вся округа в огне. Вам нельзя здесь оставаться.

Недолго думая, я иду к коляске и беру на руки Бекку, прижимаю к своей коже ее мягкое тельце, сонное гладкое личико, передаю Кароле, шепчу: «Поезжайте на всякий случай, мы справимся». Она уже направляется к машине, как вдруг Микке произносит: «Вы это, погодите, только младенец». И Карола застывает