пустынную гладь озера, почти невыносим, все это напоминает поведение алкаша, который в пятый раз за вечер пытается зайти в пивную, такой вот разрыв между тем, что я вижу в его представлении (капитана на мостике океанского лайнера, который идет ко дну вместе со своим кораблем), и тем, что я вижу на самом деле (старого хрыча с придурью, который ставит палки в колеса службе спасения).

Я спускаюсь на мостки. Стеклянная банка стоит на самом краю, у лесенки, спускающейся в воду, термометр, как обычно, покачивается на воде, удерживаемый нейлоновым шнурком, которым он привязан к одному из колышков, и у меня возникает внезапный порыв посмотреть, сколько там. Двадцать девять градусов. Дельфина нигде не видно, наверное, ветром унесло.

Я смотрю на опушку леса. Дым из серого стал угольно-черным. Между верхушками деревьев взвиваются языки пламени. В небе сплошная мешанина из гари, пепла, красных всполохов, марева, сквозь шум ветра мне слышно, как потрескивают горящие деревья и кустарник.

Быстро развернувшись, иду назад.

– Идемте же, – повторяю я соседу. – Уместимся как-нибудь в машине, вы не можете здесь оставаться, сами же понимаете, неужели обществу придется попусту тратить время и ресурсы ради того, чтобы вас…

Он не двигается с места, а я делаю шаг в сторону скамейки и протягиваю руку. Его дряхлая плоть цепенеет, можно заметить, как под одеждой жилистое тело внезапно напрягается. Представляю, каково это – поднимать его со скамьи, вести, тянуть, волочь на себе к нашему дому и к машине, в которой уже разместились трое детей и весь наш багаж.

Раздается хлопок. Громкий. Звук не похож ни на что, слышанное мной прежде, оглушительный раскатистый гром эхом разносится над озером.

– Автомобильное колесо, – поясняет старик, и на его морщинистом, покрытом псориазом лице проскальзывает улыбка. – Так хлопает, когда они на жаре взрываются. За несколько километров слышно.

Я крепко зажимаю в руке банку. И пускаюсь бегом.

* * *

Бекка плачет, солнце стоит в зените, ветер утих, и стало совсем жарко, все еще не как вчера, но близко к тому. Карола кормит ее смесью из бутылочки, не вынимая из кресла, в таком положении это никогда не получалось: угол не тот. Бекка проливает мимо, пускает слюни и пьет жидкость маленькими злыми глотками.

– Держи, – говорю я Заку, пытаясь улыбнуться, и он принимает банку в вялом молчании, съежившись на своем липком заляпанном сиденье, но потом начинает тщательно проверять, на месте ли монетка и зуб.

– Старикан сидит там, внизу, – сообщаю я Кароле. – Отказывается уезжать.

– Но так же нельзя. По радио сказали, что всем нужно покинуть территорию. Все должны направиться в Эстбьёрку или Ованмюру.

– Он не хочет.

– А ты пробовал его уговорить?

Я смотрю на нее тем взглядом, который она часто припоминала мне на парной терапии, взглядом, говорящим, что я (именно в этот момент времени) считаю ее совершенно никчемной идиоткой, а годы, проведенные вместе, величайшей ошибкой моей жизни, эта холодная пустая ненависть, которая разрушила так многое, взгляд, который только и может заставить ее замолчать, и она замолкает, смотрит в сторону.

– Да, Карола, – произношу я преувеличенно медленно и внятно, – естественно, я сказал ему ехать с нами, но он отказывается, и я буду только за, если ты спустишься туда и попробуешь сама его уговорить.

– Я кормлю Бекку, – жестко отвечает она и смотрит вниз на ребенка.

Этот ее вечный козырь. Я вздыхаю, пытаясь мыслить рационально. Сажусь на водительское место и пристегиваюсь.

– Ладно, поедем к озеру. Если он еще там, попробуем вместе его уговорить. Может, ему будет сложнее отказать нам при детях, используем их в качестве рычага давления. Откажется – придумаем еще что-нибудь. Идет?

Она кивает, сначала сдержанно, потом ее отпускает, и ей удается поднять на меня глаза и прошептать: конечно, идет.

– Это тот дедушка, который живет в старом доме по соседству с тем, где раньше жили Элла и Хуго? – внезапно интересуется Вилья. – Такой совсем старенький старичок? Он что, сгорит? И вы его не спасете?

– Нет, – отвечаем мы в один голос, а Карола продолжает: – Но пожара здесь не будет, милая, нас всего лишь просят быть осторожными. – И я добавляю, что мы только хотим, чтобы тем, кто тушит пожар, не пришлось его искать.

И пока мы все это говорим, я нажимаю на кнопку запуска, но машина не заводится.

Она не заводится.

Я так настроен на то, что она заведется, она всегда заводится, мысленно я уже на трассе, слушаю сообщения по радио, обхватив руками прохладный надежный руль (и приказным тоном одергиваю Вилью, когда она пытается поменять канал), меня обдувает струя свежего воздуха, навигатор показывает кратчайший маршрут до Эстбьёрки или Ованмюры, раз уж нам туда надо, а может, мы просто едем напрямик до Реттвика, а оттуда в Стокгольм. Возможно, мне удается найти трансляцию того интервью, что я давал на радио, и записать его для детей через блютус, пусть послушают, как папа говорит о пожаре. Я даю Кароле немного повести, когда Бекка засыпает, выкладываю в телефоне запись – перепосты, лайки, остановка на заправке в Бурленге, наверняка много кто интересуется, узнаёт того самого из теледебатов, это же он, ведь это он только что вывез семью из зоны лесного пожара, представляете, как сложно выбраться оттуда с младенцем, а он вон какой невозмутимый, заряжает спокойно свою «БМВ» и покупает детям мороженое, а если спросишь, пожимает плечами: «Да черт-те что вообще, черт-те что, уехали мы оттуда, сомневались немного поначалу, а потом я услышал, как покрышка взорвалась, и дальше уж нечего было и обсуждать».

Но машина не заводится.

Я давлю на кнопку снова и снова, проверяю, включен ли режим парковки, вжата ли педаль тормоза, закрыты ли все дверцы, хоть это совсем ни на что не влияет, но машина не заводится – ни огонька, ни писка, вообще никакой реакции, полный ноль.

Делаю глубокий вдох, втягивая воздух сквозь сжатые зубы, и уже готов разораться в голос на Зака и Вилью, выясняя, кто из них тут включал лампочки, когда искал какую-нибудь ерунду, затерявшуюся между кресел, а потом забыл их выключить, или дверь забыл закрыть, или сидел в машине и играл с фарами, или зарядкой USB пользовался для своего чертова телефона или планшета, или что там еще они могли делать, моя ярость в этот момент не знает предела, но внезапно я ощущаю прикосновение руки, это Карола, она шепчет: «Прости. Прости».

– Это вчера, когда было так жарко. Бекка кричала. Мы посидели здесь. Совсем недолго. С кондиционером, ей понравилось, как от него дует.

В машине становится тихо. Я тяжело опускаю руки на руль.