Ее спальня стала центром дома. По вечерам мы теперь сидели с ней, болтали или слушали радио, пока она дремала. Несколько раз я слышал, как она говорит Джули, что купить или во что одеть Тома, всегда быстро, мягко и вполголоса. Слова «когда мама встанет» превратились в обозначение некоего неопределенного, но близкого будущего, когда в доме восстановится прежний порядок. Джули хранила сосредоточенный, деловой вид, но я подозревал, что она пользуется своим положением, что ей нравится мной командовать.

– Пора бы тебе убраться у себя в комнате, – сказала она мне как-то на выходных.

– Это еще зачем?

– Тут страшный беспорядок, да еще и воняет чем-то.

Я промолчал. Джули продолжала:

– Приберись, пожалуйста. Так мама сказала.

Я полагал, что, раз мать больна, ее надо слушаться. В комнате, правда, все равно не убрался, но эта мысль сильно испортила мне настроение. Однако мама ни разу не заговаривала со мной о комнате, и я начал подозревать, что и Джули она ничего не говорила.

Минуту или две я смотрел на свою кувалду, а потом пошел на задний двор. Стояла середина июля, через неделю начинались каникулы, уже полтора месяца нас мучила страшная жара. Казалось, дождя никогда больше не будет. Джули не терпелось загореть, и она расчистила себе местечко на вершине каменной горки. Каждый день после школы она отправлялась туда, расстилала полотенце и лежала ровно час, раскинув руки, а каждые десять минут или около того переворачивалась на живот и приспускала бретельки купальника. Ей нравилось, какой эффект создают загорелая кожа и белизна школьной блузки.

Когда я появился из-за угла, она как раз устроилась на своем месте: лежала на животе, положив голову на скрещенные руки, повернув лицо в сторону соседнего пустыря, где умирали от жажды развесистые заросли крапивы. Рядом с ней между темными очками и тюбиком крема для загара стоял миниатюрный серебристо-белый транзистор, из него доносились дребезжавшие мужские голоса. По обе стороны от нее горка круто уходила вниз, стоит ей чуть подвинуться влево, подумал я, и она скатится к моим ногам. Кусты и трава здесь давно пожухли, единственным пятном зелени, ярким и сияющим, был ее купальник.

– Послушай-ка, – сказал я ей, повысив голос, чтобы перекричать радио. Она не поворачивала голову в мою сторону, но я знал, что она меня слышит. – Когда это мама попросила тебя сказать мне, чтобы я не шумел?

Джули не отвечала и не шевелилась. Я обошел горку, чтобы заглянуть ей в лицо. Глаза у нее были открыты.

– Ты же не заходила домой…

И тут Джули сказала:

– Будь так добр, пожалуйста, натри мне спину кремом.

Я начал карабкаться на горку. Большой камень сорвался из-под моей ноги и с грохотом рухнул наземь.

– Осторожнее, – сказала Джули.

Я встал на колени между ее ног и выдавил из тюбика на ладонь бледный вязкий крем.

– Сначала шею и плечи, – попросила Джули, – они сильнее всего обгорают.

Мы были всего в каких-нибудь пяти футах над землей, но казалось, что здесь веет легкий освежающий ветерок. Втирая крем в ее плечи, я заметил, какими бледными и безобразными кажутся мои руки на фоне ее загорелой кожи. Бретельки купальника были спущены и лежали на земле, стоит чуть сдвинуться в сторону – и я увидел бы ее груди, скрытые в глубокой тени тела. Когда я закончил, она бросила через плечо:

– А теперь ноги.

На этот раз я втирал крем так быстро, как только мог, почти зажмурившись. Мне было жарко и слегка мутило. Джули снова опустила голову на руки, дыхание ее стало ровным и медленным, словно у спящей. По радио писклявый голос с какой-то зловещей монотонностью излагал результаты скачек. Наконец я все сделал и спрыгнул с горки.

– Спасибо, – сонно проговорила Джули.

Я бросился в дом, наверх, в ванную. Молоток я в тот же вечер забросил в подвал.

Три дня в неделю я водил Тома в его школу. Вытащить его из дома всегда было нелегкой задачей. Порой он вопил и брыкался, и мне приходилось волочить его силком. Однажды утром, незадолго до конца четверти, пока мы шли, он довольно спокойно сообщил мне, что в школе у него есть враг. Это слово в его устах звучало на редкость неуместно, и я спросил, о чем это он. Том объяснил, что его достает один мальчик постарше.

– Говорит, что голову мне разобьет, – добавил он с каким-то изумлением в голосе.

Я не удивился. Том был как раз из тех ребят, на которых все шишки валятся: маленький и слабый для своих шести лет, бледный, слегка лопоухий, с дурацкой улыбкой и густой черной челкой, едва не закрывающей глаза. Что еще хуже, он умел и поспорить, и съязвить – в общем, идеальная жертва.

– Скажи мне, кто это, – сказал я, распрямляя сутулые плечи, – и я с ним разберусь.

Мы остановились у школьного забора и вгляделись во двор.

– Вон тот, – сказал он наконец и показал в сторону деревянного домика.

Враг Тома был на пару лет его старше, костлявый, рыжий и веснушчатый. Знаю я таких типов, подумал я. Быстрым шагом я пересек площадку, схватил мальчишку одной рукой за куртку, а другой за горло и как следует приложил о стену домика. Лицо парня начало наливаться кровью. Мне хотелось вопить от радости – так я наслаждался своей силой.

– Еще хоть пальцем тронешь моего брата, – прошипел я, – ноги оторву!

Затем отпустил его и ушел.

Из школы в этот день Тома забирала Сью. Домой он явился без одного ботинка, рубашка, порванная на спине, висела клочьями. Пол-лица покраснело и распухло, угол рта разорван. Коленки измазаны кровью и грязью, ноги в потеках засохшей крови. Левая рука распухла и болела при прикосновении, словно по ней проскакал табун лошадей. Едва войдя в дом, Том издал какой-то звериный вой и бросился к лестнице.

– Не пускайте его к маме! – закричала Джули.

Мы бросились за ним, словно стая гончих за раненым зайцем, утащили в ванную и заперли дверь. Вчетвером в ванной было тесновато; от воплей Тома, отражавшихся от стен крошечной комнатушки, звенело в ушах. Мы с Джули и Сью сгрудились вокруг него, целуя, лаская, осторожно раздевая. К концу процедуры Сью сама чуть не плакала.

– Ох, Том, – повторяла она снова и снова, – бедный наш маленький Том!

Даже сейчас я умудрился позавидовать Тому. Джули присела на край ванны, а он, голый, стоял между ее ног, прижавшись к ней: одной рукой она стирала кровь с его лица, другой обнимала за живот, прямо над пахом. Сью прижимала к его пострадавшей руке холодный компресс.

– Это тот рыжий? – спросил я.

– Нет, – прохныкал Том. – Это его друг.

Вымытый, Том выглядел уже совсем не так страшно, и чувство трагедии испарилось. Джули завернула его в полотенце и понесла наверх, а мы со Сью пошли подготовить к этому зрелищу маму. Она, должно быть, что-то услышала – встала, накинула халат и собиралась идти вниз.