ее с вещами, а затем поместил осколок души Ноки в грудь экзоскелета, и тот открыл глаза. Этот лафарант сразу же обратил внимание на Ноки и назвал его Создателем. Вся эта демонстрация стала весомым аргументом для мастеров, и было принято решение поднимать народ и параллельно, с помощью способностей самого старшего лафаранта, создавать себе союзников. Зверь, плюс ко всему, зарекся со своими собратьями заниматься в большей части сам.

Глава 4 «Мы творим историю»

В эту же ночь Зверь остался с Ноки и его лафарантомс, чтобы помочь освоиться в новом деле последнему. А Вормер отправился обратно в комнату, готовить примерный план надвигающегося восстания, и помимо этого, ему вновь пора делать вылазку в Суммум, уже, наверное, последний раз за деньгами.

Оказавшись у себя, мастер увидел, что ширма отодвинута, а Кассель не спит. Девушка сидела на тахте, с поникшей головой, крепко сжав, свою бронзовую брошь в виде цветка, похожего на камелию, которую выковал ее отец.

Она носила ее на своей жилетке, однако, когда ей было тревожно, страшно или тоскливо, снимала и долгое время не выпускала ее из рук. Кассель в детстве когда-то сказала, что брошь полностью пропитана его любовью и теплом, и от одного только прикосновения к ней, девушке становилось легче. Она конечно с возрастом поняла, что эти ощущения были лишь фантазией и огромным желанием снова увидеть папу и маму, но привычка все же осталась.

Вормер слегка постучал по ширме, заглянув к сестре. Она тут же подняла голову и посмотрела в сторону источника звука.

– Вормер, – растеряно сказала она.

– Ну, добрый вечер, а ты чего проснулась?

– Кошмар приснился, – она отвернулась, чтобы не смотреть на брата. Ей было стыдно за подобное поведение и за то, что не может решить свои проблемы, как мастера и побороть свой страх.

Вормер зашел к ней в каморку и присел рядом. Видимо, настал тот момент, когда они, наконец, могут поговорить.

– Прости, я слишком напустился на тебя.

– И ты прости, я понимаю, почему ты переживаешь за это. Тебе действительно тяжело обеспечивать двоих, – она говорила, не поднимая глаз на брата.

– Кассель, я правда сильно переживаю за тебя. У нас не простая жизнь, и я не хочу, чтобы под ее гнетом ты осталась без средств, к существованию.

– Я знаю, но я просто не могу быть мастером, – она, наконец, осмелилась посмотреть на Вормера. Ее глаза блестели от наполнявших их слез, а нижняя челюсть тряслась, создавая неприятное постукивание зубов. Кассель говорила дрожащим голосом:

– Я-я понимаю, твоя душа лежит к другому делу…, – растерянно протараторил мастер, не ожидая увидеть сестру в таком состоянии.

– Не только… Я не могу Вормер. Даже находиться рядом с ними… Меня охватывает дичайший страх. Особенно, если наедине – мое воображение начинает играть со мной злую шутку. Я не знаю, что со мной. Когда вижу все эти неестественные и даже жуткие движения сёрвусов вместе с их пустыми глазами и масками, которые не показывают никаких эмоций и, вообще, признаков живого существа, меня сразу начинает шатать, я как будто теряюсь в пространстве, не слыша ничего кроме ударов сердца, чувствую, как трясутся руки и как мне становиться тяжело дышать. Я раньше думала, что болею чем-то, но нет. Все это происходит со мной, именно когда я вижу и нахожусь рядом сёрвусом.

Вормер был шокирован подобным откровением. Он и до этого знал, о странной реакции своей сестры, но чтобы прямо до такого сильного страха и тревожности…. Сейчас изнутри его начала разъедать совесть и чувство вины. Мастер смотрел на нее, прямо в глаза, и понимал, что Кассель не преувеличивает и, тем более, не врет. К его горлу подступил ком, и он сам был готов заплакать. Столько лет он на ней срывался из-за отказа работать мастером, столько раз в порыве злости говорил ей отвратительные вещи, но даже подумать не мог, что за всем этим скрывается серьезная проблема.

– И знаешь, – продолжила Кассель, – музыкой я начала заниматься, в первую очередь потому, что нашла в ней успокоение, ну а после и талант. – Она начала говорить пободрее и даже веселее. Видно, что она излила душу, и ей стало намного легче. – Вормер, послушай, я, кажется, знаю, как мне избавиться от этого…

– Я тоже, – неожиданно перебил он ее, проглотив ком и нахмурившись. Парень прекрасно понимал, что теперь он просто обязан выиграть эту революцию, свергнуть режим и построить новый мир, чтобы просто «спасти» сестру. Он еще давно обещал своим родителям: в случае чего позаботиться о близких и сохранить семью, что ж, пора выполнять обещание. Сейчас Вормер, как никогда, уверен в себе и строго настрого решил, что он просто обязан привести мастеров к победе и подарить им «новую жизнь». – Сейчас, грядут большие перемены, и я клянусь, победа будет за нами, я все сделаю для этого.

– Что? Вормер, ты на что намекаешь?

– На грядущую революцию. Мы с завтрашнего дня начнем поднимать народ.

– «Мы», ты имеешь в виду себя и Ноки?

– И еще нескольких мастеров. Ты даже не представляешь, что у нас за союзники. В ближайшее время я тебя познакомлю с одним из них. Кассель, мы создадим свое «светлое будущее», и в нем ты сможешь жить, и быть собой, не страдая от страха и тревоги, и творить.

– Но я не совсем…, – вдруг Кассель остановилась и замолчала на пару секунд. – Да, вы правы, что задумали восстание. Не может же так продолжаться вечно. Я помогу вам, чем смогу, я хочу поддержать вас, – сказала она, резко встав и пристегнув брошь обратно. – Чем я могу помочь?

– Пока ничем, хотя ты можешь вдохновлять людей. Я имею ввиду, может через музыку или даже стихи, у тебя они тоже не плохо получаются.

– А у вас уже есть план и вообще, что на что меняем?

Вормер призадумался об этом, пока неожиданно не вспомнил о своем наследии. У него загорелись глаза, а внутри зародилось чувство невероятного предвкушения перед ним.

– Ну-ка пойдем, – позвал он Кассель.

Они зашли в каморку Вормера. Мастер мигом ринулся к своей тахте, под которой и находилось это наследие, ожидавшее своего часа в темноте под сантиметровым слоем пыли.

Парень достал толстый сверток коричневой ткани, перевязанный старой веревкой, отряхнул его и положил на стол. Как только они его развернули, по комнате распространился запах сырой затхлости и старья. И неудивительно, ведь в нем находились целые пачки старого полностью исписанного пергамента. Это были архивные записи первой революции