стал старательно учиться. Прилежность и усердие, с которыми он взялся за учебу поразили, не только мать, но и всех учителей, вселив в них надежду. Скоро Женя стал лучшим учеником в классе, стал выигрывать олимпиады по истории и праву, баскетбол же он оставил, сделав упор на общей физической подготовке. В конце концов желание наказать отчима забылось в погоне за поступлением в академию. Все семь лет с пятого по одиннадцатый класс Женя жил дома, не живя дома. Рано утром, еще до того, как все просыпались, он уходил в школу, забирая с собой пару бутербродов, приготовленных мамой с вечера, возвращался из школы он после шестнадцати часов дня, ел и снова уходил на тренировки или в гости к друзьям, домой приходил и тут же садился за уроки, после выполнения которых немедленно шел спать. Школу он закончил с серебряной медалью, но экзамены в академию провалил. Однако же его с радостью приняли на бюджетное обучение другой московский университет, и он стал учиться на прокурорско-следственном факультете. Университет был в те годы весьма престижным и учились в нем или те, кто обладал высоким уровнем знаний, или те, чьи родители обладали высоким уровнем заработка.

Обучение все годы проходило успешно, и только одна вещь серьезно мешала ему — воспоминания о биологическом отце. Его воспаленный ум дошел почти до безумия: ему стали видится сны наяву, а каждую ночь он видел один и тот же сон про отца. Страхов решил, что подсознание хочет передать сознаю какое-то важное воспоминание об отце, и вскоре эта навязчивая идея стала сводить его с ума, он боялся, что скоро не сможет отличить реальность от иллюзии. Тогда озадаченный психолог отправил его к психиатру, который выписал ему сильно действующие успокоительные. Терапию после этого он оставил, но только на два месяца, чтобы определиться, зачем именно он на нее ходит. Встретив Наташу, Страхов возобновил встречи с психотерапевтом и стал терпеливо ожидать результата. И вот спустя столько месяцев он вновь почувствовал сильную волну беспокойства и решил опять поднять вопрос об отце.

— Понимаете, Евгений, психику можно сравнить с луковицей. Мы снимаем слой за слоем, чтобы добраться до сердцевины. Не пускает ваша психика нас в то воспоминание, значит, считает, что вы с этим воспоминанием не справитесь, — размеренно проговорил психотерапевт и, раскрыв свой блокнот, спросил, — Скажите, что сегодня вас беспокоит?

— Моя сестра лежит в больнице. Ей предстоит операция. Ничего страшного, она плановая. Нужно остановить падение зрения. Наташа попросила о помощи одного из родителей своих учеников. Это хороший хирург, но мне… Я чувствую страх, которого раньше никогда не ощущал. Я не могу спать, и вчера у меня было что-то вроде панической атаки. Наташа успокоила меня, я уснул. И лучше бы не засыпал. Мне приснился ужасный сон — было темно, мы стояли в каком-то лесу, а впереди на опушке стоял большой сейф, похожий на морозильную камеру. Я подошел к нему и открыл его, а там был замерзший ребенок. То есть, он умер и его заморозили, чтобы он оставался таким еще немного, чтобы я мог попрощаться. Мне захотелось умереть там от разрыва сердца. И я уже не понимаю, умер ли я во сне или нет. Но это было единственное, что мне хотелось сделать. Я боюсь за нее, боюсь, что она умрет. Хотя таких последствий от этой операции еще никогда не было.

— Давайте пойдем в этот страх.

Александр Леонидович Скородумов, работавший со Страховым уже два года, знал о настоящей цели, которую преследует его клиент, каждый раз приходя на терапию. Однако ускорить процесс размораживания чувств и возвращения утерянных фрагментов памяти он никак не мог и, конечно, мало верил в возможность подобного результата. Еще с момента консультации, на которую по рекомендации пришел Евгений, он решил помочь молодому человеку справится с психоэмоциональной травмой, возникшей в результате трагической потери отца. Скородумов видел в стратегиях поведения Страхова отголоски не прожитых обид и гнева, знал, что многое из его прошлого вызывает у него душевную боль, но больше всего психотерапевта интересовало тотальное чувство вины, которое его клиент тщательно, но безуспешно скрывал. От сессии к сессии Скородумов терпеливо ждал, когда психика Страхова будет готова к тому, чтобы открыться для более глубокой проработки. Его методы когнитивной терапии предполагали работу с частями через телесную память или арт-терапию. Когда он попросил Страхова почувствовать, где в теле страх, который он испытывает при мыслях о детской смерти, он ответил, что чувствует жжение в середине грудины, в том месте, где обычно висит крестик. Сам страх выглядел, как желтый скользкий комок, но когда они вынули его из груди, он превратился в железную палицу, бессмысленно карающую всех и вся. В конце сессии Скородумов сделал несколько записей в свой блокнот о том, что пациент не может найти жизненную опору, находится в страхах и имеет не выраженные претензии к устройству мира и к Богу.

Терапия принесла Страхову желаемое спокойствие, но оставила неясность, которая обещала скоро превратиться в монстра, ужаснее того, что только что был найден. Решив разобраться с этими ощущениями позже, он поехал в следственный изолятор, чтобы познакомится с клиентом.

Он зашел в темную обшарпанную комнату и увидел перед собой молодого человека лет двадцати семи, бледного, худощавого, с длинными конечностями и вытянутой шеей. Долговязый парень обладал приятной наружностью, его серые раскосые глаза смотрели мягко, по-доброму, на бледных губах лежала улыбка смирения. Он вел себя не так, как другие вели бы себя в подобном положении, он был спокоен и умиротворен.

— Меня зовут Евгений Витальевич. Я буду твоим адвокатом, — сообщил Страхов, усаживаясь за стол.

Парень протянул руку в знак приветствия.

— Антон Ильинский, но вы это уже знаете.

Страхов удивился, но пожал руку в ответ.

— Вы не знаете, как моя бабушка? — поспешно спросил парень, усаживаясь на железный стул.

— Я еще не был в больнице, — честно признался Страхов, вынимая из портфеля блокнот и бумаги по делу, — но следователь сказал, что стабильно, в себя не приходила.

— А мне нельзя её увидеть? — с надеждой в голосе произнес Ильинский.

Страхов понимал, что встреча эта никак не возможна, но решил смягчить ответ, чтобы не испортить беседу с клиентом в самом ее начале.

— Я посмотрю, что можно сделать, — уклончиво сказал он и принялся задавать