Я сидел на стуле, держа кепи в руках. Нам полагалось даже вГориции носить стальные каски, но они были неудобны и казались непристойнобутафорскими в городе, где гражданское население не было эвакуировано. Я своюнадевал, когда выезжал на посты, и, кроме того, я имел при себе английскийпротивогаз — противогазовую маску, как их тогда называли. Мы только началиполучать их. Они и в самом деле были похожи на маски. Все мы также обязаны былиносить автоматические пистолеты; даже врачи и офицеры санитарных частей. Яощущал свой пистолет, прислоняясь к спинке стула. Замеченный без пистолетаподлежал аресту. Ринальди вместо пистолета набивал кобуру туалетной бумагой. Яносил свой без обмана и чувствовал себя вооруженным до тех пор, пока мне неприходилось стрелять из него. Это был пистолет системы «астра», калибра 7.65, скоротким стволом, который так подскакивал при спуске курка, что попасть в цельбыло совершенно немыслимо. Упражняясь в стрельбе, я брал прицел ниже мишени истарался сдержать судорогу нелепого ствола, и наконец я научился с двадцатишагов попадать не дальше ярда от намеченной цели, и тогда мне вдруг стало ясно,как нелепо вообще носить пистолет, и вскоре я забыл о нем, и он болтался у менясзади на поясе, не вызывая никаких чувств, кроме разве легкого стыда привстрече с англичанами или американцами. И вот теперь я сидел на стуле, идежурный канцелярист неодобрительно поглядывал на меня из-за конторки, а ярассматривал мраморный пол, постаменты с мраморными бюстами и фрески на стенахв ожидании мисс Баркли. Фрески были недурны. Фрески всегда хороши, когда краскана них начинает трескаться и осыпаться.

Я увидел, что Кэтрин Баркли вошла в вестибюль, и встал. Онане казалась высокой, когда шла мне навстречу, но она была очень хороша.

— Добрый вечер, мистер Генри, — сказала она.

— Добрый вечер, — сказал я. Канцелярист за конторкойприслушивался.

— Посидим здесь или выйдем в сад?

— Давайте выйдем. В саду прохладнее.

Я пошел за ней к двери, канцелярист глядел нам вслед. Когдамы уже шли по усыпанной гравием дорожке, она сказала:

— Где вы были?

— Я выезжал на посты.

— И вы не могли меня предупредить хоть запиской?

— Нет, — сказал я. — Не вышло. Я думал, что вернусь в тот жедень.

— Все-таки нужно было дать мне знать, милый.

Мы свернули с аллеи и шли дорожкой под деревьями. Я взял ееза руку, потом остановился и поцеловал ее.

— Нельзя ли нам пойти куда-нибудь?

— Нет, — сказала она. — Мы можем только гулять здесь. Васочень долго не было.

— Сегодня третий день. Но теперь я вернулся.

Она посмотрела на меня.

— И вы меня любите?

— Да.

— Правда, ведь вы сказали, что вы меня любите?

— Да, — солгал я. — Я люблю вас.

Я не говорил этого раньше.

— И вы будете звать меня Кэтрин?

— Кэтрин.

Мы прошли еще немного и опять остановились под деревом.

— Скажите: ночью я вернулся к Кэтрин.

— Ночью я вернулся к Кэтрин.

— Милый, вы ведь вернулись, правда?

— Да.

— Я так вас люблю, и это было так ужасно. Вы больше неуедете?

— Нет. Я всегда буду возвращаться.

— Я вас так люблю. Положите опять сюда руку.

— Она все время здесь.

Я повернул ее к себе, так что мне видно было ее лицо, когдая целовал ее, и я увидел, что ее глаза закрыты. Я поцеловал ее закрытые глаза.Я решил, что она, должно быть, слегка помешанная. Но не все ли равно? Я недумал о том, чем это может кончиться. Это было лучше, чем каждый вечер ходить вофицерский публичный дом, где девицы виснут у вас на шее и в знак своегорасположения, в промежутках между путешествиями наверх с другими офицерами,надевают ваше кепи задом наперед. Я знал, что не люблю Кэтрин Баркли, и несобирался ее любить. Это была игра, как бридж, только вместо карт были слова. Какв бридже, нужно было делать вид, что играешь на деньги или еще на что-нибудь. Отом, на что шла игра, не было сказано ни слова. Но мне было все равно.

— Куда бы нам пойти, — сказал я. Как всякий мужчина, я неумел долго любезничать стоя.

— Некуда, — сказала она. Она вернулась на землю из тогомира, где была.

— Посидим тут немножко.

Мы сели на плоскую каменную скамью, и я взял Кэтрин Барклиза руку. Она не позволила мне обнять ее.

— Вы очень устали? — спросила она.

— Нет.

Она смотрела вниз, на траву.

— Скверную игру мы с вами затеяли.

— Какую игру?

— Не прикидывайтесь дурачком.

— Я и не думаю.

— Вы славный, — сказала она, — и вы стараетесь играть какможно лучше. Но игра все-таки скверная.

— Вы всегда угадываете чужие мысли?

— Не всегда. Но ваши я знаю. Вам незачем притворяться, чтовы меня любите. На сегодня с этим кончено. О чем бы вы хотели теперьпоговорить?

— Но я вас в самом деле люблю.

— Знаете что, не будем лгать, когда в этом нет надобности.Вы очень мило провели свою роль, и теперь все в порядке. Я ведь не совсемсумасшедшая. На меня если и находит, то чуть-чуть и ненадолго.

Я сжал ее руку.

— Кэтрин, дорогая…

— Как смешно это звучит сейчас: «Кэтрин». Вы не всегдаодинаково это произносите. Но вы очень славный. Вы очень добрый, очень.

— Это и наш священник говорит.

— Да, вы добрый. И вы будете навещать меня?

— Конечно.

— И вам незачем говорить, что вы меня любите. С этим покачто кончено. — Она встала и протянула мне руку. — Спокойной ночи.

Я хотел поцеловать ее.

— Нет, — сказала она. — Я страшно устала.

— А все-таки поцелуйте меня, — сказал я.

— Я страшно устала, милый.

— Поцелуйте меня.

— Вам очень хочется?

— Очень.

Мы поцеловались, но она вдруг вырвалась.

— Не надо. Спокойной ночи, милый.