Мы с ним разговаривали, пока другие шумели и спорили. Мнехотелось поехать в Абруццы. Но я не поехал в места, где дороги обледенелые итвердые, как железо, где в холод ясно и сухо, и снег сухой и рассыпчатый, изаячьи следы на снегу, и крестьяне снимают шапку и зовут вас «дон», и гдехорошая охота. Я не поехал в такие места, а поехал туда, где дымные кафе иночи, когда комната идет кругом, и нужно смотреть в стену, чтобы онаостановилась, пьяные ночи в постели, когда знаешь, что больше ничего нет, кромеэтого, и так странно просыпаться потом, не зная, кто это рядом с тобой, и мир впотемках кажется нереальным и таким остро волнующим, что нужно начать всесызнова, не зная и не раздумывая в ночи, твердо веря, что больше ничего нет, инет, и нет, и не раздумывая. И вдруг задумаешься очень глубоко и заснешь ииногда наутро проснешься, и того, что было, уже нет, и все так резко, и ясно, ичетко, и иногда споры о плате. Иногда все-таки еще хорошо, и тепло, и нежно, изавтрак и обед. Иногда приятного не осталось ничего, и рад выбраться поскореена улицу, но на следующий день всегда опять то же, и на следующую ночь. Япытался рассказать о ночах, и о том, какая разница между днем и ночью, и почемуночь лучше, разве только день очень холодный и ясный, но я не мог рассказатьэтого, как не могу и сейчас. Если с вами так бывало, вы поймете. С ним так небывало, но он понял, что я действительно хотел поехать в Абруццы, но не поехал,и мы остались друзьями, похожие во многом и все же очень разные. Он всегда зналто, чего я не знал и что, узнав, всегда был готов позабыть. Но это я понялтолько поздней, а тогда не понимал. Между тем мы все еще сидели в столовой. Всеуже поели, но продолжали спорить. Мы со священником замолчали, и капитанкрикнул:

— Священнику скучно. Священнику скучно без девочек.

— Мне не скучно, — сказал священник.

— Священнику скучно. Священник хочет, чтоб войну выигралиавстрийцы, — сказал капитан. Остальные прислушались. Священник покачал головой.

— Нет, — сказал он.

— Священник не хочет, чтоб мы наступали. Правда, вы нехотите, чтоб мы наступали?

— Нет. Раз идет война, мне кажется, мы должны наступать.

— Должны наступать. Будем наступать.

Священник кивнул.

— Оставьте его в покое, — сказал майор. — Он славный малый.

— Во всяком случае, он тут ничего не может поделать, —сказал капитан. Мы все встали и вышли из-за стола.

Утром меня разбудила батарея в соседнем саду, и я увидел,что в окно светит солнце, и встал с постели. Я подошел к окну и выглянул.Гравий на дорожках был мокрый и трава влажная от росы. Батарея дала два залпа,и каждый раз воздух сотрясался, как при взрыве, и от этого дребезжало окно ихлопали полы моей пижамы. Орудий не было видно, но снаряды летели, по-видимому,прямо над нами. Неприятно было, что батарея так близко, но приходилосьутешаться тем, что орудия не из самых тяжелых. Глядя в окно, я услышал грохотгрузовика, выезжавшего на дорогу. Я оделся, спустился вниз, выпил кофе на кухнеи прошел в гараж.

Десять машин выстроились в ряд под длинным навесом. Это былитупоносые, с громоздким кузовом, санитарные автомобили, выкрашенные в серое,похожие на мебельные фургоны. Во дворе у такой же машины возились механики. Ещетри находились в горах, при перевязочных пунктах.

— Эта батарея бывает под обстрелом? — спросил я у одного измехаников.

— Нет, signor tenente. [господин лейтенант (итал.)] Оназащищена холмом.

— Как у вас дела?

— Ничего. Вот эта машина никуда не годится, а остальные всев исправности. — Он прервал работу и улыбнулся. — Вы были в отпуску?

— Да.

Он вытер руки о свой свитер и ухмыльнулся.

— Хорошо время провели?

Его товарищи тоже заухмылялись.

— Неплохо, — сказал я. — А что с этой машиной?

— Никуда она не годится. То одно, то другое.

— Сейчас в чем дело?

— Поршневые кольца менять надо.

Я оставил их у машины, которая казалась обобранной иуниженной, оттого что мотор был открыт и части выложены на подножку, а самвошел под навес и одну за другой осмотрел все машины. Я нашел их сравнительночистыми, одни были только что вымыты, другие уже слегка запылились. Явнимательно оглядел шины, ища порезов или царапин от камней. Казалось, все вполном порядке. Ничто, по-видимому, не менялось от того, здесь ли я и наблюдаюза всем сам или же нет. Я воображал, что состояние машин, возможность доставатьте или иные части, бесперебойная эвакуация больных и раненых с перевязочныхпунктов в горах, доставка их на распределительный пункт и затем размещение погоспиталям, указанным в документах, в значительной степени зависят от меня. Но,по-видимому, здесь я или нет, не имело значения.

— Были какие-нибудь затруднения с частями? — спросил ястаршего механика.

— Нет.

— Где теперь склад горючего?

— Все там же.

— Прекрасно, — сказал я, вернулся в дом и выпил еще однучашку кофе в офицерской столовой. Кофе был светло-серого цвета, сладкий отсгущенного молока. За окном было чудесное весеннее утро. Уже появилось тоощущение сухости в носу, которое предвещает, что день будет жаркий. В этот денья объезжал посты в горах и вернулся в город уже под вечер.

Дела, как видно, поправились за время моего отсутствия. Яслыхал, что скоро ожидается переход в наступление. Дивизия, которую мыобслуживали, должна была идти в атаку в верховьях реки, и майор сказал мне,чтобы я позаботился о постах на время атаки. Атакующие части должны былиперейти реку повыше ущелья и рассыпаться по горному склону. Посты для машиннужно было выбрать как можно ближе к реке и держать под прикрытием. Определитьдля них места должна была, конечно, пехота, но считалось, что планразрабатываем мы. Это была одна из тех условностей, которые создают у василлюзию военной деятельности.

Я был весь в пыли и грязи и прошел в свою комнату, чтобыумыться. Ринальди сидел на кровати с английской грамматикой Хюго в руках. Онбыл в полной форме, на нем были черные башмаки, и волосы его блестели.

— Чудесно, — сказал он, увидя меня. — Вы пойдете со мной вгости к мисс Баркли.

— Нет.

— Да. Вы пойдете, потому что я вас прошу, и смотрите, чтобывы ей понравились.

— Ну ладно. Дайте только привести себя в порядок.

— Умойтесь и идите как есть.

Я умылся, пригладил волосы, и мы собрались идти.