любим другого человека, потому что любим себя в его присутствии. Благодаря возлюбленной мы хорошо относимся к себе. Она поощряет нас играть роль, в рамках которой качества, которые нам в себе нравятся, выходят на первый план, а противоположные отходят на второй. Но это может быть связано и с тем, что она видит в нас нечто ценное, чего мы не видели. Благодаря ей мы можем полюбить в себе что-то новое. Мы не обязаны тотчас же принимать ее оценку этих черт, но располагаем серьезным стимулом поступить так, если хотим быть любимы. В конце концов, это всего лишь хороший вариант процесса, плохая сторона которого знакома всем: пытаться против собственной воли стать таким, каким хочет видеть нас любимый человек.

Растворяясь в том, что мы любим, будь то личность или занятие, мы обретаем свое любимое «я». Поэтому, даже если у нас много качеств, которые мы никогда не сможем ни полюбить, ни изменить, любовь к чему-то иному может настолько поглотить нас, что мы забудем о них или хотя бы перестанем на них зацикливаться. В конечном счете, если нам повезет, нелюбимые качества либо атрофируются, либо начнут улучшаться, либо растворятся в более широком паттерне, который со временем возобладает. Если повезет.

«Лицо ставит себя целью. Общество – себя. Этого рода антиномии (нам часто приходилось говорить о них) составляют полюсы всего живого; они неразрешимы потому, что, собственно, их разрешение – безразличие смерти, равновесие покоя, а жизнь – только движение. Полной победой лица или общества история окончилась бы хищными людьми или мирно пасущимся стадом», – пишет Герцен [76]. Внутри личности существуют схожие антиномии. Механизмы, обеспечивающие наше душевное равновесие (например, защищая от несущих угрозу переживаний), противостоят тем, что способствуют психологическим переменам, в которых мы нуждаемся. Поэтому лучше не фетишизировать единство личности, особенно понимаемое чересчур строго. Любовь, которая размывает плохие границы, чтобы произвести желательные перемены, должна также поддерживать хорошие границы, необходимые для не менее желательного равновесия.

Гибкая личность, справляющаяся с переменами, не теряя равновесия, несомненно, найдет выход даже из безвыходных ситуаций, в которые может завести жизнь или любовь. Однако ни одному человеку, каким бы богатым ресурсами он ни был, не под силу справляться с этой задачей вечно. Реальность слишком сложна и изменчива для этого. Разгораются войны. Вспыхивают эпидемии. Любимые люди умирают. Тревоги ломают наши защитные механизмы. Мир, некогда наполнявший нашу жизнь смыслом, исчезает. Но в вечных ресурсах нет нужды – ведь мы и сами не вечны.

Глава 3

Первая любовь и ее эффекты

Я вижу тебя – именно тебя – и (хочу того или нет) завожусь, теряю голову. Для Блаженного Августина такая непроизвольная реакция суть порок, даже кара. До того как Адам съел яблоко, он сознательно контролировал эрекцию, как и Ева (предположительно) свое возбуждение. После началась совсем другая история: люди утратили сознательный контроль, но всегда стремились к нему. Истинный «любитель мудрости» предпочел бы зачинать детей без оргазма, так как «похоть эта овладевает всем телом, причем не только внешне, но и внутренне, и приводит в волнение всего человека, примешивая к плотскому влечению и расположение души; наслаждение же от нее – наибольшее из всех плотских наслаждений, отчего при достижении его теряется всякая проницательность и бдительность мысли» [77]. Так что никаких сексуальных удовольствий для мудрецов и никакого холодного пива тоже – по крайней мере, не больше бутылки! Рациональный контроль слишком важен, чтобы отрекаться от него ради экстатических переживаний.

Августин завидует Адаму и Еве. На мой взгляд, Гомер более осмотрителен. Несмотря на катастрофу, которую навлекло на греков и троянцев невольное сексуальное желание, он не думает, что его следует искоренить. Когда Гектор ругает Париса за те беды, которые тот принес троянцам, проблема налицо:

Что же с оружьем не встретил царя Менелая? Узнал бы

Ты, браноносца какого владеешь супругой цветущей.

Были б не в помощь тебе ни кифара, ни дар Афродиты,

Пышные кудри и прелесть, когда бы ты с прахом смесился [78].

Сокрушительная критика. Но в уста Париса Гомер вкладывает еще более сокрушительный ответ:

Гектор, ты вправе хулить, и твоя мне хула справедлива.

Сердце в груди у тебя, как секира, всегда непреклонно:

Древо пронзает она под рукой древодела и рьяность

Мужа сугубит, когда обсекает он брус корабельный:

Так в груди у тебя непреклонен дух твой высокий.

Не осуждай ты любезных даров златой Афродиты.

Нет, ни один не порочен из светлых даров нам бессмертных;

Их они сами дают; произвольно никто не получит [79].

Подобно дарам Афродиты, многие ценные вещи оказываются у нас независимо от нашей воли и рефлексии – и могли бы не оказаться, если бы эти качества имели больший размах или силу. Зачастую любовь начинается с абсолютно случайного сексуального влечения или загадочного психобиологического желания завести детей. Будет ли она зарождаться, если эти факторы устранить или подвергнуть рационализации? Мы не можем быть в этом уверены.

Более того, сексуальное желание не просто непроизвольно – оно еще и необъяснимо, поскольку может сопровождаться довольно странными вещами. Некоторые из них распространены, скажем поцелуи: «В восторге я склонился над ней, ее полные губы раскрылись, я целовал их. Ум-м. Мягким движением она подсунула ко мне в рот печенье с тмином, которое она жевала. Теплая противная масса, которую пережевывал ее рот, кисло-сладкая от ее слюны. Радость: я глотал ее: радость. Юная жизнь, выпятив губки, она прильнула ими к моим. Губы нежные теплые клейкие как душистый лукум» [80]. Да уж, радость! Но странноватая.

Иные поступки, на которые сподвигает любовь, еще страннее и бывают столь чужды нашим представлениям об эротическом, что могут вызвать отвращение:

В баре на невысокую сцену поднимается парень, лет двадцати на вид, похож на скейтбордиста, в лайкровых трусах и собачьем ошейнике. Садится в смирительное кресло. Подходит его партнер и отводит назад голову нижнему, чтобы он широко раскрыл рот. Рядом куча разных продуктов. Верхний заливает парню в рот молоко, потом кладет еду, опять молоко. Оно разливается по его груди, капает на пол. Между ними устанавливается динамика, в рамках которой они балансируют на пороге рвоты. Нижний изо всех сил пытается глотать больше, чем в него может вместиться. Верхний аккуратно дает ему ровно столько, сколько он способен проглотить. Время от времени