Стурион хотел ещё что-то сказать, но тут показался Мараг. Однорогий бист вёл под уздцы Золотинку, по бокам которой покачивались ящики.

— А вот и товар прибыл, — улыбнулся Карш.— Да не увидит он дважды небесного Ока.

Стурион улыбнулся, и поймав в груди призрак необъяснимой тоски спросил:

— Ты надолго задержишься?

— Пока не заскучаю по пескам. Дел накопилось, да и гварам нужен отдых, — пожал плечами Карш. — А как затрепещет сердце омэйру вновь в путь.

Найди время, загляни снова. А если не сможешь, то я жду тебя через оборот колеса со всеми историями новыми и старыми. И пусть орхи не заметят твой след.

***

Отцовские заметки жгли руку. Любопытство, боль, злость были столь сильны, что Карш еле сдерживался, чтобы не начать читатьпрямо посреди улицы. Терпения хватило ровно на кварт. Бист свернул в первую закусочную, занял самый дальний столик. Бросил писчий набор на лавку, согласно кивнул хозяину на предложение отведать дежурное утреннее блюдо и заказал к нему бокал вармийского.

Сверток лёг на отполированную годами столешницу, и Карш замер. Он смотрел на мятый пергамент, на узор досок, на свои подрагивающие руки.

Отца нет уже кварту лун. Иногда Каршу кажется, что он все ещё рядом. В тени привального костра и в треске пламени. Сколько раз, ведя караван, он оборачивался, слыша его оклик.

«Зарезан в порту Лантру. Ограбление. Убийцы не найдены».

Вот и все, что ему сообщили.

Карш винил себя. Не отправься он по просьбе Дхару к оценщику один, не задержись на обратном пути у лавки с украшениями, не зайди за бутылкой имперского Дракона, чтобы отметить с отцом удачную сделку... Всё могло быть иначе, вернись он раньше.

Обычный день. Необычно незапертая дверь на последнем этаже постоялого двора, где они останавливались каждый раз. Карш помнил, как холод коснулся затылка, как рука сама потянулась к кинжалу. Он толкнул дверь и крадучись вошёл внутрь.

Звенящая тишина, лишь крики чаек за окном. Комната перевёрнута, словно орхмантиру прошлась. И алая лужа, ползущая из-за стола.

— Дхару, отец, — позвал Карш, уже тогда зная, что никто не ответит.

Бутылка Дракона выпала из рук и разлетелась зелёными кристаллами. Карш кинулся к отцу. Глаза Дхару застыли, глядя в деревянные перекрытия потолка. Карш кричал, звал на помощь, зажимал рану на шее, чувствуя тепло крови. И слышал лишь крики морских птиц. Каждый раз теперь, чайки будут голосом смерти.

Грабители забрали сумку Дхару, кошель, несколько векселей. Все было похоже на обычное ограбление. Мало ли таких? Но отчего тогда не тронули дорогой кинжал с самоцветами?..

Карш накрыл ладонью спрятанный под рубахой камень омэйро и набрал полную грудь воздуха, залпом осушил бокал вина и, сорвав пергамент, открыл обложку.

— Что они искали, Дхару? — обратился Карш к исписанным страницам.

Заметки о заказах, погоде, оазисах. Фрагменты рассказов и легенд «пойманных» в песках. Обычная книжка караванщика. Зачем она понадобилась убийцам и как попала на Пыльные ряды?

На одной из страниц взгляд упал на рисунок ромба с восьмиконечной звездой. И вновь воспоминания того дня, обожгли сознание.

— Вариол, — Дхару похлопал по столу. — Присядь.

Карш сел рядом, и отец достал бутылку вина, ценою в два дракона.

— Это не лучшая наша сделка для такого пира, — присвистнул Карш, — и заключим мы ее лишь завтра. Да и место так себе.

Карш обвёл взглядом простую комнату «Зелёной волны», трактира, где они останавливались каждый раз приплывая на Лантру, чтоб обменять дары Мэйтару на товары из Империи, Силурии, Севера и островов.

— Счастье это мгновение, сынок. Но с тобой эти мгновения бесконечны. Помнишь, однажды я говорил, что ты унаследуешь мое дело. И я вижу, что этот момент пришёл.

— Отец...

— Не перебивай старших, — усмехнулся Дхару.

Старший бист снял с шеи цепь с медальоном и положил на покрытую глубокими линиями, как пустыня трещинами, ладонь.

— Я получил южную звезду, когда был чуть старше тебя, и все годы она хранила меня. Я хочу, чтобы теперь она оберегала и освещала твой путь.

Бережно Дхару погладил серебряный ромб с выпуклой восьмиконечной звездой и передал Каршу.

Вариол почувствовал отцовское тепло накопленное металлом. Он не знал, что ответить. Язык прилип к небу.

— Слушай зов южной звезды, слушай сердцем и не отказывай в помощи тем, кто попросит о ней.

Карш ошалело смотрел то на медальон, то на бокал, то на отца.

— А теперь допивай и ступай к оценщику! — рассмеялся старик.

Карш залпом осушил бокал, несвязно поблагодарил отца и, сунув талисман в потайной карман, окрылённый и гордый, вылетел за дверь.

— Постой! — голос отца остановил его на лестнице.

Дхару вышел из комнаты. Отец был выше его, шире в плечах, его рога делали два оборота и даже при своём возрасте он мог посоперничать с юницами в вопросе женщин, выпивки и драки. И теперь, стоя на три ступеньки ниже, Карш увидел его как в тот самый первый день.

Карш поднялся к отцу.

— Помни, Вариол, ты Бист по духу. Ты мой сын. В тебе горит пламя Мэй!

Глаза Дхару заблестели, и он крепко обнял Карша.

Тогда Карш списал это на действие вина, но теперь он видел в этом прощание. Отец знал, что больше не увидит его.

Вернувшись Карш заметит, что стаканов на столе будет три. А бутылка почти пуста. Но сколько он не расспрашивал, никто не видел гостей караванщика. Но время обнажит кости. Рано или поздно он найдет их.

Чёрная книжка тоже молчала, но тот, кто способен пройти пустыню, умеет ждать. Карш расстегнул поясную суму, чтоб убрать записки отца и увидел маленький мешочек с шелковым шнурком. Караванщик отогнал мрачные мысли и, взглянув в окно на проснувшийся город, заставил себя улыбнуться.

Он — сын своего отца, его наследие. А ни одно слово Дхару не падало в песок.

Расплатившись с хозяином лавки, не забыв похвалить угощение, чьего вкуса он даже не помнил, Карш подхватил подарок Стуриона и продолжил путь.

***

И вот вновь Карш мерил шагами плиты города. Но теперь Аббарр был другим. Прохладный ночной воздух нагрелся, камень наполнился голосами, а улицы пропитались запахами жизни. Чёрный цветок распустился, и жизнь в нем забурлила.

Карш прошел до границы ремесленного лепестка. Походка его была под стать каравану — размеренная, неспешная, выверенная. Он втягивал полной грудью запах свежего хлеба, зажмуривался, ловя на лице проказливый лучик солнца, мурлыкал под нос песню о лихом трёхногом лисе и был абсолютно счастлив... Насколько позволяли обстоятельства.