Аркадий Ильич подошел к Синицкому, взял его за пуговицупальто и рассмеялся:

– А-а, Ленечка, вчера не в свое время приходил, играетживчик-то, все на здоровье жалуешься, а самто ого-го!

– Ты о чем, Аркадий? – Синицкий вдруг вспомнил проконьяк.

– Ты извини, Леня, мы с Ларисой сорвались вчера пораньше, язнал, что никого не будет, а приходим – ты был. Ты уж прости, дорогой, ноконьячок-то мы твой выпили, так хорошо пошел.

– Да ладно, ничего страшного. – Синицкий улыбнулся ипоспешил к себе.

В обед Валя подошел к Надеждиному столу.

– Черт, какая петрушка получается. Там еще никак не разобрались,так еще вот с Леной такое. Хорошо хоть милиция не шастает.

– Милиция, наверное, в больнице расспрашивать будет, а мытеперь, Валя, так и не узнаем, что же там в щитовой было, закрыта была дверьили открыта.

– Да, вот прямо перед глазами стоит: я вошел, у меня-тодверь открыта была и ключ в дверях, а он там удавленный петлей и узел на боку вшею врезался.

– Узел, говоришь? – Надежда что-то соображала. – Аты помнишь, какой узел был? Ну, как бы ты стал петлю вязать, если бы вешатьсясобрался?

– Типун тебе на язык! Зачем это?

– Давай, вяжи, вот попробуй на этом шпагате. Я бы самапопыталась, да мы узлы по-другому вяжем.

– Да уж вы, бабы, вечно норовите все на бантик завязать.Вот, смотри. Сначала делаешь маленькую петельку, вот так перекидываешь, а потомвот сюда продергиваешь.

– И там такой же узел был, в эту же сторону?

– Да, там веревка потолще была, узел сбоку, но точно такойже, а что?

– А то, что Никандров был левша, а когда в школу пошел, егобыстро в правшу переделали, ручку в правую руку – и вперед! Это сейчас слевшами возятся, считается, что они талантливые, а раньше всех под однугребенку. И он мне сам говорил, что правой рукой он только ест и пишет, а всеостальное делает машинально, как будто левая рука у него главная. Значит, какбы он этот узел завязал?

Валя попробовал так и этак, потом покачал головой:

– Нет, я точно помню, такой был узел, как в первый раз. Эточто же получается, а, Надежда?

– Не знаю, Валя, страшно мне.

Услышав от своей секретарши о Лениной смерти, Синицкий едваустоял на ногах. Кое-как дойдя до своего кабинета, он заперся изнутри,трясущимися руками достал из своего стола бутылку коньяку и стакан, кое-какналил, выпил, расплескав половину и совершенно не чувствуя вкуса. Состояниебыло такое, будто его ударили кувалдой в солнечное сплетение. Он распахнулокно, но воздуха все равно не хватало. Тогда он надел пальто, с трудомзастегнулся и торопливо вышел из кабинета, чуть не бегом по коридору (кто-тоего удивленно окликал, но он только отмахивался – потом, потом!) – черезпроходную – на улицу. Он долго шел куда-то, не разбирая дороги. Что гнало его?Раскаяние? Горе? Он понял со стыдом, что это страх.

Сущенко! Вот кто опасен. И баба его. Они моментально всевычислят, сложат два и два. Они сразу сообразят, что он с Ленкой вчера наквартире встречался и коньяк пил. И пойдут всем трепаться, баба,Лариска-то, – это уж точно! А как до всех дойдет, да в милицию кто-нибудьстукнет, да как начнут его в милицию таскать и допрашивать, да что там делали,да что пили! Мало того что и на работе все узнают, и жена. Это бы еще ничего,ну что жена, покричитпокричит для порядка да успокоится. Это-то он сможетуладить, а ну как обнаружат у Ленки яд в организме, ведь у них там вскрытиеделают небось?

Он осознал внезапно, что это он, он сам, своими руками, далей яд и она от этого умерла. И никакого шока от страха и от лекарств, как тутвсе на работе говорят, это он, Синицкий, отравил ее чертовой таблеткой. И обэтом очень просто могут узнать, когда этот придурок Сущенко начнет болтать.Черт его дернул связаться с ним из-за квартиры! Думал, так удобнее, платитьменьше, и хозяин квартиры его не знает, Сущенко с ним договаривался. Вот теперьи влетел.

Синицкий остановился у какого-то подъезда, в глазахпотемнело, к горлу подступила тошнота. Что же делать, Господи, что же делать?И, только увидев, куда он пришел, Синицкий понял, что давно уже знает, чтоделать. Он стоял в темном дворе-колодце перед железной дверью в полуподвал.Здесь была котельная, куда они один раз приходили с тем самым человеком.Синицкий постучал, сначала негромко, потом – громче, потом – ногами изо всехсил. Его трясло, глаза заливал пот. Наконец изнутри раздался скрежет засова,дверь приоткрылась, показался тщедушный, синий от пьянства мужичок.

– Ну, чего гремишь, чего надо?

– Халява здесь?

Мужичок изменился лицом, отступил назад, давая Синицкомувойти, и крикнул за спину:

– Халяву ему, вишь ты, подавай!

Синицкий вошел внутрь. С улицы он как бы ослеп и вдругоказался в жуткой темени с пляшущими в глубине языками пламени – вот он и адуже, настоящий ад, которого он вполне достоин! Но в следующий момент глазапривыкли, а кто-то большой и темный захлопнул заслонку печи и повернулся к немулицом. Синицкий узнал это обрюзгшее безволосое бабье лицо, бледное, как сырая картофелина,эти мощные покатые плечи и длинные, как у гориллы, руки.

– Здорово, Халява. – Он попытался придать голосутвердости, но не больно-то получилось.

Халява глядел на него исподлобья, мрачно и подозрительно.

– Ты меня не узнаешь, что ли? Я с Винтом приходил.

– Много тут всяких ходит. Со всякими не наздороваешься.

– Дело у меня к тебе. Можно тут говорить?

– Тут-то можно, – Халява зыркнул на тщедушного алкаша,и тот как в воздухе растворился, – да ты-то что еще скажешь. Мы послушаем.

– Надо двоих... ну, ты понимаешь, это самое... Мужика ибабу. Иначе мне кранты. А через меня и Винту хуже будет.

Синицкий говорил простыми словами, ему казалось, что так доХалявы скорее дойдет вся важность дела.

– Да что ты за птица такая, чтобы из-за тебя ногами дрыгать?Чем двоих мочить, я лучше тебя сейчас ломом приложу да в печку и оприходую!

Синицкий отшатнулся, но постарался сдержать ужас.

– Я заплачу. Я хорошо заплачу.

– Конечно, заплатишь. Это уж будьте уверены. Ладно, говори,когда и где. Я помозгую.

– В понедельник они точно там будут. После выходных имвсегда невтерпеж. В понедельник надо дело делать.

После обеда сотрудники отдела собрали деньги на похороныЛены. Валя поймал Надежду в коридоре.

– Надя, надо деньги Лениному мужу отвезти. Поедем со мной, яна машине.

Надежда нехотя согласилась.