Чем выше, тем улица виляла все кудрявей. Совершила дваплавных пируэта, образованных новыми виллами — из темно-розового и желтого иерусалимскогокамня, — вывела на прямой участок дороги и минуты полторы тянулась всёвверх и вверх, вдоль самой кромки обрыва; наконец, нырнула вправо, гдеспоткнулась и разлеглась небольшим грунтовым пятачком перед деревянным,крашенным темной охрой забором, за которым, казалось, не было ничего, кромеущелья.

Впрочем, конечно же, было.

Он вышел из машины и открыл багажник. Молния чемодана вновьраззявила щель, из которой был извлечен и отправлен в карман брюк все тот же,продремавший мирное рождение Венеры, бездельник «глок».

Повозившись, как обычно, он открыл амбарный замок накалитке, — старый арабский замок с мордой полу-человека, полу-льва:изумленно вопящая пасть являла собой допотопную скважину, и вряд ли у когонашлась бы отмычка от такого иранского прадедушки. Вошел внутрь, причем замоксовершил тот же путь и повис теперь на таких же скобах с другой стороны калитки— деревянной и ветхой на вид, выкрашенной откровенно халтурной рукою в тот жецвет тошнотворной охры.

Здесь начинался небольшой, неприбранный, но отрадный сад:несколько мандариновых, три апельсиновых и пять лимонных деревьев, высаженныхвдоль грунтовой дорожки, на которой вразброс, хотя ипоследовательно-поступательно были положены разномастные плитки, какими в этойстране выкладывают полы: частью серо-крапчатые, частью кофейного цвета, снекоторым даже узором. Все явно стащенное с ближайших строек. На случай дождя.

А дальше, вернее, глубже виднелся одноэтажный дом стеррасой, к которой вели три каменных ступени — и среднюю было бы недурноподровнять цементом. Этот старый каменный дом за годы приобрелобманчиво-сиротливую внешность то ли сарая, то ли амбара, какую имеют многиездешние дома времен Британского мандата.

Внутри такие каменные сундуки неожиданно раскрываютсяпросторными залами с мощными белеными стенами и арочными перекрытиями высокихпотолков; они отлично держат тепло зимой и прохладу летом. И для полнотысчастья надо только, чтобы Нахман, у которого уже лет десять Кордовин снималэтот дом, решился, наконец, его продать. Но у Нахмана подрастали два внука, истарый хрыч уперся, полагая, что оставит халупу в наследство пацанам.

Ни одна душа, кроме старого Нахмана, не знала осуществовании в его жизни этого убежища. Ну а Нахман ничего не знал о доктореКордовине. Ничего, кроме русского слова «датча», которому его научил приподписании договора десять лет назад сам Заккарья, сукин ты сын.

Друзей, гостей, коллег, коллекционеров и женщин докторКордовин принимал по своему адресу, в скромной, но элегантной двухкомнатнойквартире в иерусалимском районе Сен-Симон.

Ах, черт, перечисляя растительность сада, мы забыли провысокие простоволосые сосны по всему периметру забора, отчего земля во дворепружинила слоем сухих игл, а главное, про два гранатовых деревца у самойтеррасы. Одно из них прятало в ветвях три с осени забытых плода, разных поцвету: два пепельно-пурпурных, с вдавленными щеками, и один — цвета насыщенногокраплака. Надо бы ветви подвязать, озабоченно подумал Кордовин, поднимаясь поступеням террасы. Ну, это уже после, после…

С минуту он прислушивался к тишине внутри дома, наконец,раскупорил еще один, не менее диковинный и старый арабский замок — на сей раз ввиде полу-осла, полу-пантеры (уклончивая недосказанность Востока), — замокеще более сложной конструкции, чем тот, на калитке: в пасть осла-пантерывставлялся длинный кинжал, который захлопывался — о, как трудно объяснить напальцах — при помощи замкнутого и выдвигавшегося из задницы осла-пантерыхвоста.

Войдя внутрь, задвинул на двери засов, простой и брутальныйжелезный штырь на манер средневековых, сработанный в одной из мастерскихСтарого города, где хитроумные умельцы лудят и паяют древние монеты временВторого храма, оправляют в серебряные оклады щепочки от подлинного Святогораспятия и старят лоскутья подлинной Туринской плащаницы.

Ну, вот и славно.

Впереди у него было несколько часов глубокого тишайшегоодиночества.

* * *

Внутри дом являл собой довольно странное для европейскогоглаза, но здесь привычное пространство: прямоугольную комнату метров втридцать, с тремя высокими, забранными решеткой стрельчатыми окнами противвходной двери. Назначение решетки представлялось неясным, так как среднее изокон оказывалось дверью в смежное помещение, большое и очень светлое — сюда изнего доплескивал сквозной зеленоватый свет — от лесистого склона за следующиминаружными окнами…

Помимо одинокого топчана и бамбукового кресла-качалки, даеще такого же бамбукового столика со стопкой книг, увенчанной яблочнымогрызком, здесь ничто не напоминало человеческое жилье. Скорее, это был складтоваров неопределимого рода производства. Один из тех чуланов, куда годамисваливают и стаскивают самые разные вещи.

Тут штабелями стояли старые рамы, подрамники, планшеты идеревянные планки, рулоны холстов и бумаги, коробки без этикеток, картонкиразных размеров и форм, ящики со всеми видами гвоздей. Вдоль стен тянулиськакие-то бутыли и пластмассовые канистры; прямо на полу громоздились башниаукционных каталогов за несколько лет и стопка справочников красочной фирмы«Кремер».

В углу развалилась большая плетеная корзина с луком ичесноком, добавляя к устойчивому запаху скипидара, клея, лаков, старого дереваи старых холстов свою суховато-терпкую компоненту… В довершение картины пузатыйбумажный мешок кошачьего корма венчал пирамиду из двух дощатых ящиков, набитыхобыкновенными булыжниками.

Гора драпировок заваливала кресло, атрибутировать котороепсевдо-антикварным (такой мебелью во множестве торгуют на улочках ШукаПишпишим, блошиного рынка в Яффо) оставалось только по изысканной витой ножке,кокетливо глядящей из-под складок бурого пледа.

Была еше газовая плита в углу и нечто вроде кухонногошкафчика, на боковой стенке которого висела целая коллекция разновеликих турок,или, по-здешнему, джезв, для любой компании, хотя компанию составлял себе вэтом доме один лишь человек — он сам; даже Нахман не смог бы попасть в свойдом, да он и не особо совался: сукин ты сын Заккарья всегда платил за годвперед и на стук в калитку не отзывался.

Но стоило приблизиться к стеклянной двери в соседнеепомещение и заглянуть туда через решетку, взору открывались совсем иныепространства.

Тремя ступенями ниже (склон горы уводил за собой эту, слегкаутопленную часть дома) раскинулась великолепная широкая зала с аркадойогромных, во всю стену, полукруглых окон, глядевших в лесистое ущелье. И там,за вершиной ближайшей горы, акварельно-туманно проступали другие гребни, срассыпанной по ним красной черепицей крыш окрестных кибуцев и поселков, вродеШореша.

И вот в этой-то зале — а дверь в нее оберегалась пуще входав сераль: надо было наклониться и пошарить, как следует, в корзине с луком ичесноком, нащупать на дне, среди сухой и ломкой, цепляющей пальцы шелухи, ключот решетки, — в этой зале царил отменный порядок, хотя вокруг широкого — вчетыре квадратных метра — стола со столешницей из полированного здешнего камня,были произвольно расставлены: