— И что? — спросил Владимир Игоревич с темвыражением на лице, с каким смотрят финальную погоню в кинотриллере.

— Я просто молча сел в машину и уехал — посколькуникогда не подпишу заключения на фальшивку. Но года через два эти дваковбоя-близнеца были выставлены на одном уважаемом аукционе, с заключениемболее покладистого эксперта из «Арт-Модуса», и недурно проданы. Весьма недурно.Впятеро дороже, помнится… Да. А в доме капитана легендарного «Эксодуса» — тогосамого, того самого — я видел огромного Малевича: два на три метра, какого вприроде никогда не существовало. И он славному капитану чрезвычайно полюбился.Несмотря на откровенные отзывы многих экспертов.

— Понимаете… Владимир Игоревич, — задумчивопродолжал он. — Будем смотреть правде в глаза. В последние годы охота задействительно ценными произведениями искусства становится все беспощаднее.Власть эксперта приобретает какие-то несоразмерные, неоправданные масштабы. Ихотя это — моя профессия, — вы ведь позволите быть с вамиоткровенным? — мне омерзительно сейчас выглядеть в ваших глазахволшебником и чародеем. Я не чародей.

— Господи, да я ж! — всплеснул тот руками. —Я понимаю и полностью даю себе отчет, что…

— …А сейчас, пожалуй, взглянем на нее поближе.

Владимир Игоревич кинулся и осторожно, на вытянутых рукахпередал картину эксперту.

Тот молча повернул ее, стал рассматривать подрамник и холстс оборота… Несколько минут тишину нарушало лишь взволнованное сопение толстяка,склоненного в напряженном полупоклоне, да снизу то и дело вспыхивали детскиевопли, сопровождаемые шлепками по воде, и женский голос тягуче выпевал: «А яговорю, ты получишь по за-аднице…»

— Вы, конечно, знаете, — наконец проговорилКордовин, — что серьезной экспертизой считается комплексная; то бишь,помимо искусствоведческого заключения, необходим ряд технологическихисследований: рентгеновская съемка, химический анализ… Можно еще надмикроскопом пошаманить, набормотать нечто о пигментах, связующих… Такиезаключения получают в какой-нибудь солидной экспертной организации.

— Захар Миронович! — взмолилсяколлекционер. — Бог с ними, с организациями. Мне нужно исключительно вашемнение. Вы-то сами, что вы думаете?

— Нет, погодите. Я, конечно, тороплюсь, но своейрепутацией дорожу поболе, чем своим временем. И сейчас хочу быть предельно свами откровенным. Вы смотрите на меня, как на господа бога, Владимир Игоревич,а я, увы, не распределяю места в раю. Ужас в том, что все равно никто не можетвзять на себя полной ответственности за выводы экспертизы. Вы ведь, конечно,читали о самом громком скандале в искусстве двадцатого века, когда опытнейшийэксперт, историк искусства доктор Абрахам Бредиус принял подделку Ван Меегереназа работу Вермеера? А недавний скандал с картиной, якобы, Шишкина, а на самомделе голландца Мариуса Кукукка, которого прозевала Третьяковка? И некийроссийский «коллекционер» за мно-о-ого тысяч изумрудных дукатов приобрел «фуфлоголимое» — кстати, этим искусствоведческим термином меня обогатил один издилеров, имеющий за плечами десять лет уголовного прошлого. Он решил сменитьрэкет на торговлю антиквариатом, так как в этом бизнесе больше прибыли и уважухи.

Самое же трагикомичное в нашем деле то, что иногда и самхудожник не в состоянии отличить свою работу от подделки. Когда Клод Латур,знаменитая парижская поддельщица, была разоблачена и предстала перед судом, тосам Утрилло попал в нелепое положение: он не смог определенно ответить:выполнена картина им самим или подделана. А Вламинк хвалился, что однаждынаписал картину в стиле Сезанна, и тот признал в ней свое авторство…

— Но… тогда как же? — беспомощно выдохнулколлекционер. — Где же гарантия…

— Да не может быть никакой гарантии, голубчик! —сердито воскликнул Кордовин. — Какая там гарантия: музеи мира и частныеколлекции на треть забиты фальшаками, при всех их химических анализах,рентгенах, инфракрасных и ультрафиолетовых лучах! Вы что, полагаете,мастера-изготовители подделок глупее нас, экспертов? Среди них встречаютсяподлинные виртуозы, высококлассные профессионалы… И они прекрасно разбираются вметодах экспертизы, учитывая все технологические критерии подлинности — даже психологиюсамих экспертов!

— А как же быть…

Кордовин вытянул платок из кармана, неторопливо протер имстекла, вновь надел очки — оживил покойника. С явным удовлетворением огляделклиента. Отличная работа: тот пребывал в нужной точке замерзания. Сейчасприступим к размораживанию и реанимации…

— Как быть? — переспросил он. — Смотреть ивидеть. Я предпочитаю делать выводы по красочному слою. Вот что никогда вас неподведет, не обманет — при условии, что вы сумеете его прочесть. В нем все:живописная манера, эмоциональный ритм, индивидуальное движение кисти, способнанесения краски, — все, что присуще этому, и только этому художнику… Как,знаете, в случае со шпионом, изменившим внешность: форма бровей и носа, цветволос, — все изменилось… а ступает исключительно с левой ноги, и точка!Вот эта левая нога — в ней разоблачение. Хотя, конечно, значениетехнологической экспертизы полностью отрицать невозможно. И ваше право ее потомпроизвести. Я же просто смотрю на холст и — да, полагаю это авторство Фалька, исейчас объясню — почему; но прошу учесть — это всего лишь мое предположение,основанное исключительно на опыте, то бишь, на интуиции, а еще точнее — насобачьем нюхе, простите за плебейский термин.

Он откинулся к спинке кресла, придерживая левой ладоньюстоящий на коленях пейзаж…

Сейчас, когда была сыграна увертюра, когда прозвучали всеглавные темы симфонии под названием «Рождение новой Венеры из пены морской»,можно перейти к свободным вариациям. Он любил такие внезапные переходы к вродебы незначимым байкам, сплетням о великих, к поучительным историям, с кем-топроизошедшим… Это напоминало ему прелюдию в любви, когда любое нетерпеливоедвижение может смять нарастающее сладкое томление, тягу к обладанию… — внашем случае, картиной, а не женщиной, но это одно и то же. Венера уженарождалась… Уже, можно сказать, среди пенистых волн показалась ее спутаннаярыжая макушка… Кроме того, неплохо бы разогнуть клиента, а то у него —человек-то немолодой — может и в поясницу вступить. И тогда уж «Золотой ус»потребуется…

— В восьмидесятых годах, в Москве, в Лаврушинском, жилодин старичок-инвалид, передвигался на двух костылях… Да сядьте вы, бога ради,Владимир Игоревич, и расслабьтесь. Садитесь вот тут, напротив, заоднополюбуетесь лишний раз на своего Фалька. Так вот, старичок. Он состоял вэкспертной комиссии Пушкинского музея. Не того, на Волхонке, а другого,литературного, на Пречистенке. Но это не важно. Когда музей собиралсяприобрести очередную картину, созывалась, натурально, комиссия, и все экспертывысказывались. А старичок молчал. Ему давали слово последнему. Тогда всеумолкали, а он склонялся над изнанкой холста и нюхал его. Понимаете? Долго,долго нюхал… И выносил приговор. Никто не знал — что он там чуял, в этих старыххолстах. Но верили его волосатой ноздре больше, чем любому прибору.Согласитесь, все это мало напоминает научный метод. Какая уж там наука — чистаяинтуиция знатока. Но и торговцам искусством, и вам, коллекционерам, мало толкуот наших предположений. Вы требуете однозначных положительных выводов, не такли? Вон как вы волнуетесь и хотите, я же вижу, очень хотите, чтобы я призналавторство Фалька! Придвиньтесь сюда, поближе…