Потом я обнаружил ряд шкафов, встроенных в заднюю стену, высотой от пола до потолка – раньше я просто не разглядел их при слабом свете. Открыл первый – банки с консервами. Открыл второй – все полки пусты, кроме нижней, в дюйме от пола.

Оно лежало на ней, на некрашеной сосновой доске. Навзничь, прижав руки к бокам. Я рухнул на колени рядом со шкафом. Раньше я не верил, что с ума можно сойти за одну секунду, теперь поверил. Понятно, почему Теодора Белайсек лежит у меня дома в полной отключке. Я зажмурился, кое-как успокоился и заставил себя смотреть.

Я видел раз, как знакомый фотограф проявляет портрет нашего общего друга. Он погрузил фотобумагу в раствор, поводил туда-сюда, и на чистом листе при тускло-красном свете стал вырисовываться образ, еще расплывчатый, но вполне узнаваемый. Так и здесь: на полке в тускло-оранжевом свете фонарика лежала Бекки Дрисколл, не совсем еще проявившаяся.

Густые каштановые волосы поднимались крутой волной надо лбом, точно как у нее. Под кожей намечались ее подбородок, скулы, глазницы. Узкий нос расширялся у переносицы: еще доля дюйма, и он превратится в восковую модель носа Бекки. Губы обещали стать столь же полными и, как ни ужасно, красивыми. По бокам от них прорезывались две почти незаметные тревожные черточки, появившиеся у Бекки за последние годы.

Рост ребенка становится заметным лишь на протяжении недель или месяцев, но эти кости и эта плоть сформировались за одну ночь. Я отчетливо сознавал это, упираясь коленями в холодный бетон. Кости приняли нужные очертания, губы выросли до нужной величины, подбородок чуть удлинился, угол челюсти стал немного другим, волосы приняли нужный оттенок, легли волнами и правильно обрамили лоб.

А глаза… я надеялся, что ничего более страшного в жизни мне не придется увидеть. Больше секунды я не мог на них смотреть, сразу зажмуривался. Они еще не совсем достигли нужного разреза и цвета, но приближались. Что до их выражения… Понаблюдайте как-нибудь за человеком, приходящим в сознание: он еще не понимает, что происходит вокруг, и в его глазах видны лишь слабые проблески разума. Так и здесь. Эти пустые голубые гляделки были жуткой пародией на живой, смышленый взгляд Бекки, но в них уже угадывалось то, что со временем станет ее глазами. Я со стоном согнулся пополам, держась за живот.

У Бекки чуть выше левого запятья есть след от ожога, похожий на южноамериканский континент. У тела на полке он тоже был. Родинка на левом бедре и тонкий белый шрам под правым коленом имелись наверняка и у Бекки.

Черновой набросок Бекки, обещающий стать неотличимым от оригинала портретом. Или, скажем, лицо, чуть видное под водой, но сразу же узнанное.

Я дернул головой и с шумом втянул в себя воздух. Сердце опять застучало, сгустившаяся от страха кровь потекла по венам. Я поднялся на затекшие ноги, взошел по лестнице, открыл незапертую дверь и оказался на кухне. Прошел через столовую, где смутно виднелся стол и стулья с прямыми спинками. Из гостиной другая лестница вела на второй этаж. Я тихо, через две ступеньки поднялся по ней.

Ряд дверей, все закрытые. Наугад, бесшумно, я повернул ручку второй по счету. Ощутил, как открылась задвижка, приоткрыл чуть-чуть дверь и заглянул в комнату.

Чья-то голова на единственной подушке двуспальной кровати. Я осторожно посветил, стараясь не направлять луч в лицо: это был отец Бекки. Он пошевелился, бормоча что-то. Я выключил фонарик, все так же бесшумно закрыл дверь и отпустил ручку.

Так дальше нельзя, слишком медленно. Меня подмывало распахнуть настежь все двери в коридоре, заорать во всю глотку, перебудить всех домашних. В следующую комнату я вошел, открыто светя фонариком. Лицо Бекки на подушке предстало как более живая, энергичная копия той пародии, что осталась в подвале. Я потряс ее за плечо. Она тихонько застонала, но не проснулась. Я приподнял ее, и она послушно приняла сидячее положение.

Не тратя больше ни секунды, я зажал фонарик в зубах, откинул легкое одеяло и взвалил Бекки на плечо, как пожарный. Вышел в коридор, не зная, достаточно ли тихо я двигаюсь, и спустился с лестницы, нащупывая ногами ступеньки.

На улице я взял Бекки на руки. Она подняла голову, обхватила меня за шею, открыла глаза и спросила сонно:

– Что ты делаешь, Майлс?

– После скажу. Ты вроде бы в порядке – как себя чувствуешь?

– Нормально, устала только. Ужасно устала. – Она посмотрела на проплывающие мимо дома и деревья. – Ты что, похищаешь меня? Уносишь в свою берлогу? – Тут она заметила, что под расстегнутой ветровкой на мне пижама. – Дождаться не мог? Спросил бы хоть, как джентльмену подобает. Нет, правда: в чем дело?

– Потерпи минутку. Придем ко мне, и я всё объясню. – Она вскинула брови, и я заверил с ухмылкой: – Можешь не опасаться. Там Мэнни Кауфман и Белайсеки.

Бекки поежилась в своей нейлоновой ночнушке, прижалась ко мне и прошептала:

– А жаль. Похитит тебя раз в жизни симпатичный мужчина в пижаме, и оказывается, что у него в пещере полно свидетелей.

Руки у меня болели, спину точно кромсали тупым ножом, колени подгибались, но я хотел бы нести Бекки как можно дольше.

Машина Мэнни уже стояла у дома. Я поставил Бекки на крыльцо, чувствуя, что сейчас рассыплюсь, и дал ей свою ветровку, что следовало бы сделать в самом начале. Она застегнулась, и мы вошли.

Джек и Мэнни уставились на нас раскрыв рты, но Бекки поздоровалась с ними как ни в чем не бывало, будто на чашку чая пришла. Я, наслаждаясь ситуацией, объяснил ей, где найти чистые джинсы, которые сели от стирки и мне стали малы, белую рубашку, шерстяные носки, пару лоферов. Она кивнула и поднялась наверх.

– Иногда так одиноко становится, что без компании никак, – сказал я Джеку и Мэнни.

– Всё то же самое? – спросил Мэнни. – Нашел это у нее дома?

– Угу. В подвале.

– Мне надо увидеть хоть один экземпляр. Ее копию или Джека.

– Поехали лучше к Джеку, у Бекки отец дома. Сейчас, только переоденусь.

Мы одевались, переговариваясь – я в спальне, Бекки в ванной. Я, влезая в штаны, носки, рубашку и старый синий свитер, вкратце рассказал ей то, о чем она и сама догадывалась. О происшествии у Белайсеков и о находке в ее подвале, не слишком вдаваясь в подробности.

Я боялся вывести ее из равновесия, но она восприняла всё спокойно. Мы вышли в коридор вместе. Бекки выглядела прекрасно в джинсах, которые ей пришлись в самый раз, в белых носках и рубашке с закатанными рукавами – девушка с рекламы кемпинга да и только. Глаза смотрели весело: она не видела то, что я видел, и всё это ее скорей занимало.

– Мы едем к Джеку, – сказал я. – Хочешь с нами? – Я приготовился ее отговаривать, но Бекки сказала:

– Нет, кто-то ведь должен с Теодорой остаться.

Мы втроем разместились на переднем сиденье моей машины.

– Что думаешь, Мэнни? – чуть погодя спросил Джек.

– Не знаю пока.