лучшим ответом (на подобные претензии) и единственной возможностью поставить на место таких не в меру рьяных теологов-критиканов (конец сообщения).

Эта выдержка действительно ставит всё на свои места, и здесь не нужно излишних объяснений. Отметим сразу, что сонаты для инструментов могли, оказывается, исполняться и в стенах церкви. Далее, выдержка хорошо отвечает на вопрос некоторых теперешних органистов: как это Векманн, будучи таким авангардистом, садясь за орган, делался вдруг этаким Дюфаи? — Нет, он, оставаясь тем же Векманном, вовсе не был пассеистом, стилизующим старинную музыку (что выглядело бы для тех времён весьма странно, ибо люди не выучились ещё умиляться любой музейностью и каждой соринкой старины), — нет; но приходилось, и не только ему, принимать определённые меры, вести умную оборону. Всё это ясно, как и то, насколько умными, образованными, всесторонне “подкованными” были тогдашние органисты и прочие музыканты. Примечательно другое, а именно: музыка (и более ничего, никакие словесные аргументы) — музыка сама стала достойным ответом на скандальные нападки, и все это поняли, не исключая самого скандалиста-профессора. Теперь скажите: кого и в чём сейчас могла бы убедить музыка? Нет, ты ответь, оправдайся, покайся! что ты нам тут пиликаешь?!

Вот образование, вот уровень культуры! Как же низко мы пали! Wie liegt die Stadt so wüste!

О надтексте

: O Lux Beata Trinitas,

др

.

циклы

; Wie liegt die Stadt so wüste

и др

.

кантаты

* * *

Мысль ещё об одном добавлении родилась из темы предыдущего: под мнимой старообразностью кроются далеко вперёд идущие вещи, как мы это видели, обсуждая композиционную идею хорального ритурнеля. Но можно поставить вопрос иначе, вопрос надтекста: не запрятаны ли под той или иной звуковой оболочкой какие-либо богословские и подобные им идеи надтекста? Но в таком вопросе кроется или ошибка, или подвох. Подвох состоит в том, что мы при ответе приравняем надтекст к некоему куда-то запрятанному (для большей сохранности, вероятно?) материальному объекту и, тем самым, уроним и себя, и идею надтекста. А ошибкой было бы принятие надтекста за некую вещь или секрет, который мы можем выведать с помощью интеллектуальных способностей и манипуляций или же — зайдя к знакомому, соседу на рюмочку чая и чашечку коньяку. Хотя… к соседу — это мысль! Ибо надтекст не вне, а в нас самих. Объект вовне, но субъект внутри вас. Надтекст — это субъект, вот, что надо понять, это — мы сами, наше состояние, наша зрелость: царство Божие вот оно, внутри вас есть (срв. Лк. 17:21).

V. Versus из цикла на 6 версусов O Lux beata Trinitas.

Во-первых: это — строфическая хоральная фантазия — проведены в виде cantus in canto colorato (мелодия в украшенном, т. е., колорированном, дисканте) все три строфы гимна. (Вот, значит, у Векманна и не две хоральные фантазии в циклах, а больше.) Первая строфа — Бог-отец…

У самого Векманна нет ничего подобного этому версусу по мелодической красоте, богатству и изысканности мелодико-гармонических сочетаний, это не “музыка XVII века”, “Северной Германии”, “Гамбурга”, это — звучащая вечность — прорыв в единственное!.. Вот наверное, где использовались субсемитонии гамбургских органов.

Бог Сын — в теноре (2-я строфа; см. три Kyrie в Klavierübung, III Баха, это — традиция). “Сыновняя” строфа может напомнить французский Tierce en Taille, но только напомнить…

Бог Дух Святой — снова в дисканте, но свободно летает по всем тесситурам, как белый голубь, согласно Евангелию о Крещении Господа Иоанном Предтечей, когда Иоанн увидел ниспускавшегося на Господа голубя; или видению св. Серафима Саровского, когда он, ещё диаконом сослужа священникам, увидел Самого Иисуса Христа являющимся в разных частях храма… Подобную же вещь запечатлевает второй из трёх версусов Komm, heiliger Geist, Herre Gott — тоже красивейший у Векманна, но другой красотой. V. Versus Троицы знойно-летний, прохлада наступает здесь только в третьей строфе — Святого Духа — “глас хлада тонка”, струящийся ветерок прохлады. Komm, heiliger Geist… весь отрадно-прохладный, утешительно-природный, восхитительно-чудный, летне-воздушный, нет слов об этом говорить — а этот слегка наивный, как будто придурковатый иногда: Матти, опять ты за своё, что ты из себя строишь?! — вот он смог передать — музыкой!

I. Versus O Lux beata Trinitas — грандиозный, с ритурнельной композицией, как это потом у Баха, с кантус-фирмусом в теноре двойной педали…

I. Vers. Es ist das Heil… — похожей композиции, но с хоралом в басу одинарной педали…

Палата драгоценностей, сад неземных наслаждений — не босховских земных, куда лучше не попадать…

Зачем их только 9, а не 99?

Каждая нота что-то значит — как безчисленные глаза Божественных Животных — Серафимов Иезекииля…

* * *

Эта музыка вся есть надтекст— потому уже, что мы, собственно говоря, не знаем доподлинно даже её текста. Она оказывает действие на нас мимо материальных покровов, взывает к нам, израненная нашим равномерно-темперированным строем и нашим гуманизированным умостроем. Израненная, она, всё-таки целая, зовёт нас в иное царство, где мы не есть, но где будем — во всеговорящем и всепоющем молчании…

* * *

Это мы — “град опустевший”. Какое горе! нас можно только очень-очень пожалеть! Ибо это мы с вами — не какие-то “люди семнадцатого века”, но — дети последнего времени (ср. IИо 2:18). Горе, горе!

О странное дело, что он поёт, что предвещает с такой силой?!!

И если тот ветхий Израиль так согрешил перед Богом своим, предал Спасителя своего, так что он теперь как неверная нечистая жена, то что сказать нам, Израилю новому?

Ведь как сказано?.. Город, некогда многолюдный… стал, как вдова; великий между народами, князь над областями сделался данником: Плач Иеремии. (У Векманна: “княгиней народов и королевой земель она была, а теперь — рабыня”.) То есть: мы владели желаниями, умами и душами народов, были господами их мыслей, потому что они шли к нам, обращались в нашу веру, язычники, и становились как один из нас; а ныне? мы служим язычникам, рабствуем, поклоняемся их идолам, дракончикам, псам, обезьянам — сделались звездочётами, шаманим…

Не слёзы — слёзы кровавые текут по щекам нашим.

Weine nicht. Er hat überwunden, der Loewe… Утешайте, утешайте народ Мой, говорит Бог ваш; говорите к сердцу Иерусалима (Исайя 40: 1)… Не плачь, говорит, вот лев, от колена Иудова, корень Давидов, победил… Не плачь. Он обнимает тебя, прижимает к себе, отирает твой плач, эту скорбь, утешает, утешает ещё и ещё — несколько ритурнелей на этот же текст — но потом объявляет, восклицает с ликованием: лев, лев победил! Какая радость в этом слове! А