доктрина Церкви во все века, о чем свидетельствует нежелание ее учителей ограничиться только буквальной интерпретацией Священного Писания. Ее самый утонченный и мощный метод доказательства в древние или современные времена есть поиск мистического смысла, который так часто используется в доктринальных дискуссиях, что во многих случаях вытесняет любой другой. Таким образом, Собор Трента апеллировал к искупительной жертве, упомянутой у Малахии для доказательства Евхаристической Жертвы; к воде и крови, выходящей от бока нашего Господа, и к упоминанию «воды» в Апокалипсисе в увещевании на предмет смешивания воды с вином в Жертве. Беллармин защищает монашеское безбрачие словами Христа из Мф. 19 и ссылается на «Мы вошли в огонь и воду»[267] и подобное в Псалме, как на аргумент в пользу Чистилища; и это, как очевидно, всего лишь примеры правила. Теперь, если мы обратимся к первоначальным дискуссиям, мы можем увидеть, что этот метод интерпретации был самой основой доказательства Католической доктрины Святой Троицы. Независимо от того, обращаемся ли мы к Доникейским или к Никейским авторам, нам встретятся некоторые тексты, которые явно не относятся к этой доктрине, однако же, выдвигаются как превосходные доказательства ее. Таковы следующие цитаты относительно божественности Христа: «Сердце мое пребывает в благом предмете», «излилось благим Словом»; «Господь сделал», «владеющий Мной в начале Его пути»; «Я был с Ним, в кого Он был восхищен», «В Твоем Свете мы увидим Свет», «Кто возвещает род Его?», «Она есть Дыхание силы Божией» и «Его Вечная Сила и Божественность».

С другой стороны, школа Антиохии, которая приняла буквальную интерпретацию, стала, как я заметил выше, центром ереси. Не говоря уже о Лукиане, чья история известна не полностью (один из первых учителей этой школы, учитель Ария и его главных сторонников), а также о Диодоре и Феодоре Мопсуетском, которые были самыми выдающимися учителями буквальной интерпретации в последующем поколении, и были, как мы видели, предтечами Несторианства. То же самое было и в более ранние века, когда евреи цеплялись за буквальный смысл Священного Писания и поэтому отвергали Евангелие, а христианские апологеты доказали его божественность с помощью аллегорий. Формальную связь этого метода интерпретации с христианским богословием отмечает Порфирий, который упоминает об Оригене и других, как о заимствовавших этот метод у языческой философии, как при комментировании Ветхого Завета, так и при защите ими своей собственной доктрины. Может уверенно сказать, что мистическая интерпретация и ортодоксальность будут держаться или падать вместе.

6

Это ясно видно в отношении первоначального богословия у одного современного автора, в его Диссертации о Святом Ефреме. Заметив, что Феодор, Епископ Гераклейский, Евсевий и Диодор систематически выступали против мистической интерпретации, которая имела своего рода положительную санкцию с древности от ортодоксальной Церкви, он продолжает: «Ефрем не был столь рассудителен в своих интерпретациях, да и не мог быть таковым, так как он был усердным последователем ортодоксальной веры. Ибо все те, кто преуспел в такой рассудительности, максимально опирались на веру Соборов… С другой стороны, все, кто сохранил веру Церкви, никогда полностью не обходились без мистического смысла Писания. Ибо Соборы сохраняли ортодоксальную веру; и в те века было небезопасно, как мы видим, в частности, на примере Феодора Мопсуецкого, отказываться от мистического толкования ради исключительного культивирования буквального метода. Кроме того, аллегорическая интерпретация, даже когда буквальный смысл не был поврежден, была также сохранена; по тем временам, когда, как еретики, так и евреи, в дискуссии были упрямы в своих возражениях христианской доктрине, утверждая, что Мессия еще только должен был прийти, или отрицая отмену Субботы и церемониального закона, или высмеивая христианскую доктрину Троицы, и особенно, доктрину о Божественной Природе Христа, в таких обстоятельствах церковные авторы в ответ на подобные возражения находили необходимым жестко направлять каждую часть Священного Писания в сторону аллегорического толкования для Христа и Его Церкви» [21].

7

С этими цитатами от ученого немца, иллюстрирующими рождение аллегорического метода в дискуссии иудеев с Афанасием, будет уместно сравнить следующие цитаты из «Золотых Остатков» Хейла, направленные против богословия Рима. «Буквальный, ясный и неоспоримый смысл Священного Писания, — он говорит, — без какого-либо дополнения или добавления через интерпретацию, есть тот единственный смысл, который для обоснования веры мы обязательно должны принять; исключение из него будет там, где Святой Дух Сам покажет нам иной смысл. Я принимаю буквальный смысл не из-за какого-то моего исключительного тщеславия, но из-за того, к чему наша Церковь неизменно привязана. Когда мы отступили от Церкви Рима, единственным поводом был тот, что она добавила к Священному Писанию свои толкования в качестве канонических, придавая им смысл, который ясный текст Священного Писания не мог произвести. Если бы вместо толкований Церкви Рима мы установили наши собственные толкования, то нам ничего не оставалось бы делать, чтобы, свалив Ваала и установив Эфода, сделав круг, снова бежать к Церкви Рима и встретится с ней в той же точке, в которой вначале мы оставили ее … Эта доктрина буквального смысла не была никогда тяжкой или пагубной для кого-либо, но только для тех, кто внутренне понимал, что их позиция была недостаточно обоснованной. Когда Кардинал Каэтан во времена наших дедов отказался от этой привычки постулировать и аллегоризировать Священное Писание, которая долгое время господствовала в Церкви, и перешел к буквальному смыслу, это было настолько неприятно для Церкви Рима, что он был вынужден сильно изменить свое мнение и принести много извинений за себя. Правда состоит в том (как это покажется тому, кто читает его произведения), что эта близость к буквальному смыслу была единственной причиной, которая помогла ему стряхнуть с себя многие из тех принципов, которыми Церковь Рима отличается от реформатских Церквей. Но когда неотступность реформаторов и большое доверие у людей к произведениям Кальвина такого рода заставили богословов Рима изменить свои интерпретации в соответствии с той же линией, когда они увидели, что никакие усилия, никакая искусность ума не были достаточно убедительны, чтобы нанести поражение буквальному толкованию Священного Писания, это привело их на ту безвыходную мель, на которой они в настоящее время застряли, пытаясь поставить под сомнение, насколько они посмели, доверие к еврейскому тексту и противопоставить ему испорченный перевод, дополнить Священное Писание традициями и сделать церковную интерпретацию выше всех возражений» [22].

8

Он далее добавляет по поводу аллегорического смысла: «Если мы осуждаем эти интерпретации, то мы должны осудить и большую часть классиков древности, которые очень сведущи в этом виде интерпретации. Но даже самые приверженные к древности не могли бы не увидеть и не признать, что многие интерпретирующие в буквальном смысле толкователи нашего времени,