главных еретиках своего периода (по крайней мере, до возникновения Арианства), в терминах самых экспрессивных от отвращения и омерзения.

5

Африканская, Сирийская и Азиатская школы предоставляют дополнительные свидетельства; Тертуллиан в Карфагене прилагал силы для отстаивания догматического принципа даже после того, как он отказался от традиции. Отцы Малой Азии, которые отлучили от Церкви Ноэта, повторяют Символ веры и добавляют: «Мы возвещаем то, чему научились»; Отцы Антиохии, которые низвергли Павла Самосатского, изложили в письменной форме вероисповедание Священного Писания, «которое, — они говорят, — мы получили с самого начала и сохраняем по традиции и в попечении Вселенской и Святой Церкви до сего дня, по преемству, как проповедовали блаженные Апостолы, которые были очевидцами и проповедниками Слова» [28].

6

Более того, столь же ясно или даже очевидно, что то, что христиане первых веков предавали анафеме, включало в себя добавленные к Догматам Веры выводы, то есть, их ложное развитие, также как и противоречия тех Догматов. А так как они обычно объясняли использование анафемы тем, что рассматриваемое учение было странным и невиданным, из этого следует, что истина, которая противоречила ему, была также в некотором отношении неизвестна им до тех пор, что также показывает их временное недоумение и их трудность оспаривания ереси в конкретных случаях. «Кто когда-либо слышал подобное до сих пор? — говорит Святой Афанасий об Аполлинарианстве, — кто был учитель этого, кто слушатель? „От Сиона выйдет закон, и слово Господне — из Иерусалима“[269]; но откуда пришло это, куда оно отправится дальше? Какая геенна раскроется вместе с ним?» Отцы в Никее затыкали свои уши, а Святой Ириней, как выше цитируется, говорит, что Святой Поликарп, услышав гностические богохульства, заткнул бы свои уши и сожалел бы о временах, для которых он предназначен. Они анафематствовали доктрину не потому, что она была старой, но из-за того, что она было новой, анафема была бы совершенно забыта, если бы ее нельзя было распространить на положения, не преданные анафеме в самом начале; ибо самой характерной чертой ереси является эта новизна и оригинальность проявления.

Такова была исключительность Христианства в прежние времена, мне нет нужды настаивать на неизменности этого принципа с тех пор, ибо из-за этого фанатизм и нетерпимость — это одни из обычных обвинений, выдвигаемых в наши дни, как против средневековой Церкви, так и против современной.

7

Последовательность и основательность учения Церкви — это еще один аспект того же принципа, как это показано в следующем отрывке из «Истории цивилизации» Гизо. «Противники Реформации — говорит он, — очень хорошо знали, что они задумали, и чего от них требовали; они могли указать на свои первые принципы и смело допускали все следствия, которые могли бы произойти от них. Но ни одно правительство не было более последовательным и систематичным, чем Папская Церковь. Фактически, суждение Римской Церкви было гораздо более гибким, подвижным, чем у реформаторов; Римская Церковь гораздо более полно воспринимала свою собственную систему и придерживалась гораздо более последовательного поведения. Есть огромная сила в этом полном доверии тому, что делаешь, в этом совершенном знании того, что требуется, в этой полной и рациональной адаптации друг к другу системы и вероучения». Затем он переходит к истории Общества Иисуса в иллюстрациях. «Все, — он говорит, — было неблагоприятно для иезуитов, как удача, так и вероятность; ни практический смысл, который требует успеха, ни воображение, которое ищет блеска, не были удовлетворены их судьбой. Тем не менее, несомненно, они обладали элементами величия, грандиозная идея связана с их именем, с их влиянием и их историей. Почему? Потому что они действовали на основании неизменных принципов, которые они полностью и ясно понимали, и тенденций, которые они полностью постигли. Напротив, в Реформации, когда развитие превзошло свою концепцию, осталось что-то неполное, непоследовательное и ограниченное, которое поставило самих завоевателей в положение рациональной и философской неполноценности, влияние которой иногда впоследствии ощущалось. Конфликт нового духовного порядка вещей против старого я думаю, является слабой стороной Реформации» [29].

§ 6. Дополнительные замечания

1

Таковы некоторые из интеллектуальных принципов, характерных для Христианства. Я отмечаю, что их преемственность вплоть до наших дней и сила их действия — две четкие гарантии, что богословские выводы, которым они подчинены, находятся в соответствии с Божественным Обетованием, истинным развитием и неискаженным Откровением.

Более того, если верно, что принципы поздней Церкви те же, что и ранней, то каковы бы ни были различия в Вере между этими двумя периодами, поздняя Церковь, фактически, более согласуется с ранней, чем отличается от нее, ибо принципы ответственны за доктрины. Поэтому те, кто заявляет, что современное Католическое вероучение — искажение изначального богословия, вынуждены искать некоторую принципиальную разницу между одним и другим периодом; например, что право Личного суждения было закреплено в ранней Церкви и было утеряно в более поздней или, что поздняя Церковь рационализирует то, что ранняя принимала на веру.

2

На этот счет я и буду говорить далее. Невозможно подвергнуть сомнению, что отвращение к ереси, правило абсолютного повиновения церковному авторитету и доктрина мистической силы единства были сильны и активны как в Церкви Святого Игнатия и Святого Киприана, так и Церкви Святого Карла и Святого Пия Пятого, какова бы ни была богословская мысль, соответственно, преподаваемая в одно и в другое время. Сейчас мы имеем перед нашими глазами результат действия этих принципов в более поздней Церкви; они полностью достигают цели в предотвращении уклонения от вероучения Трентского Собора в течение трехсот лет. Есть ли у нас основания сомневаться в том, что за той же самой строгостью следовала та же самая верность в первые три или любые три столетия Предтридентского периода? Где же тогда была возможность искажения за триста лет в период между Святым Игнатием и Святым Августином? Или между Святым Августином и Святым Бедой? Или между Святым Бедой и Святым Петром Дамиани? Или между Святым Иринеем и Святым Львом, Святым Киприаном и Святым Григорием Великим, Святым Афанасием и Святым Иоанном Дамаскиным? Таким образом, традиция восемнадцати столетий становится собранием бесконечно многих cateæ[270], каждая из которых начиналась от своей собственной точки и пересекалась с остальными; и каждый год, когда она появляется, с различной степенью убедительности гарантируется каждым годом, прошедшим до ее появления.

3

Более того, хотя развитие вероучения Церкви происходило в соответствии с этими извечными принципами или вследствие их, различные ереси, которые время от времени возникали, нарушали, как это могло ожидаться, те принципы, с которыми Церковь начала свое существование, и которые она до сих пор сохраняет.