всех земных уловок, душа, которая не возродится вновь в сверхъестественном мире и в Духе Божием, неизбежно окажется погребенной под собственными низменными, ненасытными, несущими погибель страстями – алчностью, завистью, гордыней и гневом.

Уильям Лоу

Верно, что нельзя должным образом выразить степень своей греховности; все потому, что в жизни сей невозможно вообразить грехи во всей их мерзости, невозможно узреть их сущность вовне света Божия. Господь внушает некоторым душам впечатление о чудовищности греха, и по воле Его оные постигают, сколь воистину омерзителен грех, сколь превосходит он свою видимость. Эти души прозревают собственные грехи в свете веры (то есть в самих себе), однако вынуждены довольствоваться попытками описать их теми человеческими словами, какие способны произнести уста.

Шарль де Кондрен[511]

Если бы до нынешнего дня всегда жил ты в почестях и в наслаждениях, что пользы тебе от всего этого, когда вдруг придется умереть? Итак, все суета, кроме любви к Богу и Ему служить Единому. Кто всем сердцем Бога любит, не боится ни смерти, ни казни, ни суда, ни ада, ибо совершенная любовь дает дерзновение к Богу. Кому еще сладко грешить, тому не удивительно бояться смерти и суда. Если любовь еще не отвращает тебя от зла, хорошо, если страх геенны тебя сдерживает. А кто оставляет страх Божий, не может долго пребывать в добре, но скоро впадает в когти дьявольские[512].

«О подражании Христу»[513]

Имей сладчайший благоухающий плод возможность отделить себя от своего богатого духа, тонкого вкуса, запаха и цвета, почерпнутых из добродетельных свойств воздуха и солнца; или если бы с самого начала своего произрастания он отвернулся бы от солнца и не стал проникаться его добродетелями, тогда бы он предстал гневливым, кислым, горьким, терпким и вонючим, подобно бесам, что прикипают к своим темным корням и отвергают Свет и Дух Божий. Потому адская натура бесовская есть не что иное, как первоначальная форма жизни, лишенная райских Света и Любви или отчужденная от них, а кислый вкус, горечь и терпкость плода суть не что иное, как первоначальная форма его произрастания, до усвоения благодетельных свойств солнца и воздуха. Наберись плод разумения, он преисполнился бы мук, замкнувшись в первоначальной форме своей жизни, в терпкости, кислом вкусе и язвящей горечи; так и ангелы, когда возвращаются в ту же первоначальную форму жизни, когда отворачиваются от райских Света и Любви Божиих, превращаются в бесов. Никакой преисподней для них не возводилось, никаких новых качеств им не придавалось, никакое отмщение Господа любящего их не настигало; они просто обособились от Сына и Святого Духа Божьего, сами себя ввергнув в это прискорбное состояние. В них нет ничего, кроме полученного от Бога, кроме первоначальной формы райской жизни, однако они обрекли себя на самомучение, отделившись от Любви и Света.

Уильям Лоу

При всем обилии возможностей существуют и могут существовать всего одно счастье и одна беда. Эта единственная беда есть природа и творение, предоставленные самим себе, а единственное счастье заключается в Жизни, Свете, Духе Божием, проявленном в природе и творении. Вот истинный смысл слов Господа Нашего: никто не благ, как только один Бог[514].

Уильям Лоу

Люди страдают в аду не от того, что Господь гневается на них; они среди гнева и тьмы потому, что отвернулись от света, бесконечно источаемого Богом, как человек отвергает свет солнца, закрывая свои глаза.

Уильям Лоу

Пускай свет и удовольствия внешнего мира избавляют даже худших из людей от непрестанного осознания той гневливой, испепеляющей, мрачной и самомучительной природы, каковая составляет самую суть всякой падшей и невозрожденной души, однако всем людям свойственно более или менее часто испытывать озарения по поводу происходящего в глубинах души. К скольким ухищрениям должны прибегать те, кто тщится заглушить некое внутреннее беспокойство, внушающее страх и приходящее неведомо откуда? Увы, источником его служит падший дух, полыхающий внутри и никогда до конца не затухающий черный огонь, что норовит проявиться и взывает о помощи всякий раз, когда земные радости преходят.

Уильям Лоу

В иудео-христианской традиции грехопадение следует за творением и обусловлено эгоцентрическим применением свободы воли, которой полагалось бы сосредотачиваться на божественной Основе, а не на обособленной самости. Миф о Творении передает крайне важную психологическую истину, но не становится достаточно удовлетворительным символом, поскольку даже не упоминает, не говоря уже о том, чтобы объяснять, факт наличия зла и страдания в нечеловеческом мире. Чтобы соответствовать нашим ощущениям, этот миф следовало бы подправить двумя способами. Во-первых, следует предельно ясно заявить, что непостижимый переход от непроявленного Единства к проявленному многообразию природы, от вечности ко времени, есть не просто прелюдия грехопадения и необходимое его условие; в известном смысле это само грехопадение. Во-вторых, в этот миф должен указывать, что нечто наподобие свободы воли может существовать на уровнях ниже человеческого.

Переход от духовного единства к многообразной бренности как неотъемлемая часть грехопадения недвусмысленно подчеркивается в буддистских и индуистских трудах по Вечной Философии. Боль и зло неотделимы от индивидуального существования в бренном мире; что касается человеческих существ, эти неизбежные боль и зло обостряются, когда желание сосредоточивается на самой личности и на многообразии, а не на божественной Основе. Сюда можно добавить в качестве предположения, что даже субчеловеческие существа (как индивидуумы, так и целые виды) наделены, возможно, каким-то подобием возможности выбора. Вот потрясающий факт: «человечество одиноко», то бишь все прочие виды, насколько можно судить, суть живые ископаемые, неспособные ни на какую эволюцию, обреченные на вырождение и вымирание. В формулировках схоластов-последователей Аристотеля, материя алчет формы – не обязательно наилучшей, но формы как таковой. Обозревая окружающий мир живых вещей, мы наблюдаем (с восхищенным удивлением, к которому, надо признать, иногда примешиваются недоумение и смятение) бесчисленные формы, всегда прекрасные, зачастую экстравагантные, а порой зловещие, в которых обретает воплощение ненасытная алчба материи. Только та часть живой материи, которая организовалась в человеческие существа, сумела создать форму, способную, по крайней мере в интеллектуальном выражении, к дальнейшему развитию. Остальная же живая материя замкнута в формах, которые могут оставаться такими, какие они есть, и меняются, если вообще способны меняться, только в худшую сторону. Похоже, в ходе космического экзамена на разумность вся живая материя, за исключением человеческой, поддалась – в тот или иной миг биологического развития – искушению и приняла не наилучшую, а наиболее доступную и удобную форму. Вследствие действия чего-то, сходного со свободой воли, каждый вид избрал путь узкой специализации, путь