писателей с представителями мусульманской общины. Последние хотели убедить писателей в неприемлемости богохульной книги, первые, наоборот, хотели убедить мусульман в святости свободы слова, закрепленной в Первой поправке. Погребин не изменила существенным образом свою позицию в ходе дискуссии; вместо этого ее «женское я» развило чувство, разделяемое с другой стороной, а именно чувство того, что «твои обиды преуменьшаются, что от них отмахиваются». Она сравнила дебаты о порнографии с дебатами о богохульстве: «Так же, как мусульманам больно видеть писателей, защищающих „Сатанинские стихи“, многим женщинам больно видеть энтузиазм, с которым известные писатели поддержали „Hustler“ против иска Джерри Фолвелла [правоконсервативного проповедника, пародируемого мужским журналом „Hustler“]. Защита прав порнографов заставляет феминисток, выступающих за гражданские права, пройти испытание на прочность. (…) То, чего хотели феминистки в деле „Hustler“, – это, я полагаю, то же самое, чего хотят мусульмане здесь: признание боли от определенных выражений»[970].

Как бы кто ни относился к этому сравнению, оно подчеркивает изменившийся контекст глобальных дебатов о богохульстве по сравнению с традиционной ситуацией в западной культуре.

Долгое время в этом конфликте стороны казались четко разграниченными: с одной стороны – доминирующие системы верований, представленные рука об руку церковью и государством; с другой стороны – неортодоксальные и непривилегированные, которые бросали вызов доминирующим системам или были поставлены ими на место. Теперь эта линия фронта была смещена, насмешливых аутсайдеров вдруг обвинили в том, что они представляют господствующее мнение.

Внезапно стало непонятно, была ли их насмешка направлена против фундаменталистских клерикальных мулл или против дискриминируемых иммигрантов из «третьего мира»; и был ли роман Рушди антиколониальной притчей, написанной мигрантом, или культурной эксплуатацией исламской религиозной истории беспринципным светским делягой[971].

2004: убийство в Нидерландах

Между 1989 годом, когда была принята фетва, и следующим глобальным конфликтом из-за богохульства, спором о карикатурах 2005 года, прошло полтора десятилетия обостренного столкновения культур. Шокирующая атака на башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года стала переломным моментом. Три года спустя убийство Тео ван Гога 2 ноября 2004 года вновь подняло в глазах общественности вопрос о богохульстве. Голландский режиссер ехал на велосипеде в центре Амстердама, когда его догнал и застрелил другой велосипедист[972]. Мохаммед Буйери, голландец с марокканскими корнями, перерезал горло своей тяжелораненой жертве, а затем приколол мясницким ножом к ее груди пятистраничное письмо с признанием, призывая к священной войне против неверных и убийству других названных по именам людей. После этой уличной казни убийца вступил в перестрелку с полицией, вероятно, с целью умереть как мученик. Однако он был арестован и позже предстал перед судом. Перед тем как его приговорили к пожизненному заключению, в своем последнем слове Буйери заявил, что ни о чем не жалеет и в любой момент совершит преступление снова. Как мусульманин он был обязан «отрубить головы всем тем, кто оскорбляет Аллаха и его пророка»[973].

Тео ван Гог в некотором смысле был вероятным объектом ненависти экстремистов. Он привлек к себе внимание не столько своими кинематографическими работами, сколько своими необычными оскорблениями. В частности, его жертвой стал Леон де Винтер, писатель еврейского происхождения, которого он обвинил в использовании своего еврейства для саморекламы. Ван Гог не стеснялся самых отталкивающих выпадов: например, что де Винтер якобы мог удовлетворить свою жену, лишь «обмотав стальную проволоку вокруг своего члена и крича „Освенцим!“» при достижении кульминации. Эвелин Ганс, молодая еврейка, критиковавшая эти высказывания, быстро стала следующей жертвой ван Гога. Он приписал ей «влажные сны», в которых «ее трахал доктор Менгеле, врач из Освенцима». Но и разгневанные христиане уже подали в суд на ван Гога за то, что он назвал Иисуса «этой гнилой рыбой из Назарета»[974]. Мусульмане, которых он неоднократно называл «козотрахателями», были, таким образом, не единственными объектами его оскорблений. Сам ван Гог видел себя в традициях великих голландских писателей послевоенного времени Виллема Фредерика Херманса и Герарда Реве, которые оба предстали перед судом за резкие высказывания на религиозные темы. В романе, опубликованном в 1951 году, Херманс вложил в уста персонажа оскорбительные замечания о католиках («самая грязная, самая подхалимская, самая заблуждающаяся, самая отсталая часть нашего народа»). Реве, который был пылким приверженцем Римско-католической церкви и решительным критиком левых, был обвинен в богохульстве в 1966 году за некоторое описание в своем романе. Процесс прошел все инстанции, прежде чем Верховный суд окончательно снял обвинения[975].

Таким образом, убийство Тео ван Гога было гораздо большим, чем трагическая встреча заблудшего религиозного воина с голландским эксцентриком, и это также объясняет, почему это дело всколыхнуло голландское общество как никогда ранее. Произошедшее в мае 2002 года убийство правого популистского политика Пима Фортёйна радикальным борцом за права животных уже потрясло республику. Но второе убийство – убийство Тео ван Гога – было воспринято всеми сторонами как проявление «столкновения цивилизаций». Согласно письму с признанием, настоящей целью убийства была Айаан Хирси Али, член парламента Нидерландов, происходившая из Сомали. Ее жизненный опыт девочки и молодой женщины в различных исламских странах сначала поставил ее на путь мусульманской ортодоксии, но в конечном итоге привел в движение процесс внутреннего освобождения. Незадолго до предполагавшейся даты ее принудительного брака она уехала в Нидерланды. Там она быстро стала одной из самых заметных публичных фигур, критикующих ислам, особенно его сексуальную мораль и угнетение женщин. Это также стало темой фильма, который Тео ван Гог снял по сценарию Али: «Submission I» («Покорность I»), одиннадцатиминутный короткометражный фильм был показан по голландскому телевидению в августе 2004 года. Сопровождаемый ударами кнута, он рассказывает о судьбе различных женщин, которые были насильно выданы замуж или изнасилованы. В фильме стихи Корана, оправдывающие эти злоупотребления, проецируются на обнаженное тело женщины в чадре. Эта работа была не просто обсуждением фактов, она должна была провоцировать. В обоснование этого Али опиралась на историю западной религиозной критики, которая также не ограничивалась фактологическим анализом. По мнению Али, в противостоянии с исламом должно быть разрешено все, кроме насилия[976].

После убийства Тео ван Гога дебаты стали еще более радикальными. Одиночка Мохаммед Буйери стал воплощением всего ислама, и его поступок вызвал сильные антимусульманские рефлексы. Политики говорили об угрозе гражданской войны, лидер партии Фортёйн усмотрел в этом действия экстремистов, «которые плюют на нашу культуру. Они даже не говорят на нашем языке и ходят в смешной одежде»[977]. Таким образом, религия была приравнена к этническому происхождению: вскоре после нападения телетекст общественного телевидения сообщил, что преступник имел «исламскую внешность»[978]. Возникла резкая поляризация, в которой систематически проводилось различие между «голландцами» и «мусульманами», хотя последние на самом деле были людьми, родившимися в Зволле или Лейдене и говорившими с местным акцентом