В старинных книжных шкафах стояли иезуитские требники, средневековые трактаты о колдовстве, фолианты в роскошных переплётах, содержащие бесценные сведения о ядовитых растениях и способах приготовления ядов, руководства по ведению допросов.

Сам обладатель этих сокровищ бродил по комнатам, используя вместо халата грязный мешок с капюшоном, который, как утверждал его обладатель, был подлинным балахоном инквизитора. Ольге казалось, что это скорее саван воскрешённого Лазаря.

Кровать в спальне была оборудована множеством хитроумных ремней и растяжек. У подножия стояла пыточная дыба.

Александр Петрович не стремился заниматься обычным сексом. Но обожал философствовать, любуясь дыбой и поглаживая Ольгино тело:

— Русские девушки — самые прекрасные в мире! В Европе во времена Средневековья уничтожили весь генофонд красоты. Бифштекс с кровью — церковное изобретение, ведь более двухсот лет на кострах жарили женские тела. Телевидения не было, и публика проводила время на площадях, тараща глаза на сжигаемых ведьм. Досуг такого рода в буквальном смысле согревал сердца. Особенно если костёр был жаркий, а дамы — дерзкие и с пышными формами. Неделя без красочных аутодафе выбивала всех из своей тарелки.

— Любопытное зрелище, — согласилась Ольга.

Ольга чувствовала, что шеф возбуждался от своего занимательного рассказа более, чем от её тела. Александр Петрович говорил, словно читал любовные стихи:

— Все началось в пятнадцатом веке, по указу папы Иннокентия Восьмого.

Вдруг она ощутила толчок в животе, словно кто-то грубо овладел ею. Вскрикнула. Что происходит? Ведь «возлюбленный» лежал рядом, упиваясь своей речью. Но вот её тело вздрогнуло еще раз. Нельзя сказать, что ощущения были неприятными, скорее слишком сильными. Она попыталась сжать бёдра. Закусила кулак зубами, чтобы не закричать.

Шеф замолчал, с интересом разглядывая её.

Боль и наслаждение нарастали. Кровать ходила ходуном. Она чувствовала, как кто-то невидимый придавил её, раз за разом проникая внутрь. Из глаз потекли слёзы. И вдруг тяжесть исчезла. Она даже почувствовала разочарование, что всё так быстро закончилось.

Александр Петрович нежно погладил её спутанные мокрые волосы и с глубоким удовлетворением произнёс:

— Многие женщины признавались в своих связях с демонами. Они описывали проникновение бесов в тело как сладчайшее совокупление.

Некоторое время Ольга ничего не соображала, а когда всё же умудрилась приоткрыть один глаз, узрела отполированный веками желтоватый череп, стоявший на туалетном столике и таращивший пустые глазницы. Во взгляде читалось удивление и презрительное превосходство.

— Кто это? — спросила слегка охрипшая от пережитых ощущений Ольга.

— Где?

— Вот, на столике.

— Череп одной монашки.

Ольга отвернула череп к стене. Выражение глазниц показывало неодобрение не только её морали и нравственности, но и явно негативную оценку фигуры, особенно ног. Пусть теперь пялится на стену и не подглядывает.

Взглянула на шефа, пытаясь понять, что же произошло только что. Может, она просто потихоньку сходит с ума? Стало страшно. Хотелось вновь оказаться в знакомом мире, но, куда ни падал взгляд, везде оказывались атрибуты совершенно другой реальности.

До этого момента она как будто бы стояла за приоткрытой дверью, подглядывая в чудаковатое место, где обитал разум безумного начальника. Но вдруг её затянуло в этот мрачный мир, и всё оказалось совсем не игрой. Сейчас она по-другому увидела эту спальню, похожую на мрачный склеп, освещённый несколькими лампами, стилизованными под факелы. В жутковатом полумраке тени соревновались в густоте. В сердце тьмы призраки то ли корчились от боли, то ли дурачились в шутовском спектакле. Появился запах ладана, крови и нечистот. Желудок выворачивало, в горле застрял комок, кожа на пальцах, сохранивших ощущение восковой поверхности черепа, зудела.

Надо было срочно вынырнуть в обычный знакомый мир, иначе конец. Всему есть рациональное объяснение. Ну, накатило. Рассказ слишком впечатлил. Она попыталась вернуться к реальности:

— Женщины могли врать о связях с дьяволом. Оговорить себя под пытками.

— Конечно, кто-то оболгал себя, но не все. Инквизиторы тоже не дураки были. В том шкафу есть манускрипт 1600 года, написанный судьей-инквизитором. Тот клялся, что лично видел, как дьявол насиловал женщин. Воспоминания мэтра похожи на то, что я сейчас наблюдал.

Шеф довольно покраснел. И, словно мальчик, выпытывающий старшую сестру, с замиранием спросил:

— Как это было?

— Не говори глупостей. Никакой бес со мной не совокуплялся. Просто придуривалась, чтобы сделать тебе приятно.

— А я подумал, что взаправду. Жаль…

Шеф был расстроен. Но Ольга хотела уйти от скользкой темы:

— Ты рассказывал про Европу. А в России?

— Здесь женщин жгли мало. У нас, наоборот, мужчины предпочитали убивать друг друга. Национальная забава — убей друга, получи его хату, жену, фирму или корпорацию. До сих пор играем…

Ольга почувствовала, что на руках и ногах защёлкиваются какие-то крепления. Невидимые блоки растягивали тело. На глазах оказалась маска, а во рту — кляп. Шеф говорил всё более нервно, словно гневно ругал кого-то:

— Теперь Европа пожинает последствия. Дамы с лицом лошади и телом тюленя. Целлюлит даже на ушах. Появились бородатые красавицы. Бедные мужики, которым и хочется, и колется. Одно спасенье — русские бабы, — распалённо прорычал Александр Петрович.

«Достанется мне сегодня», — подумала Ольга. Закрыла глаза и попыталась отключиться, радуясь отвлекающей боли, которая помогала выбросить из головы тёмный мир, в котором побывала.

Она неплохо знала своего начальника. В глубине души, куда посторонним было никогда не добраться, он был мягок и даже добр. Но над этой мягкостью господствовало убеждение в необходимости следовать правилам, и, как следствие, строгость. Последнее легко трансформировалось в желание беспрекословного подчинения, сквозь которое прорастала необузданная вспыльчивость. Безумие его мозга преобразовывало всё в жажду причинения боли окружающим. В итоге мечтал убить всех вокруг максимально болезненным способом.

К своему удивлению, Ольгу это не волновало. Она относилась к выходкам шефа спокойно. Мы же не пугаемся дождя, а просто берём с собой зонт. Поэтому при сервировке стола перестала давать Александру Петровичу ножи.

Но собственная отстранённая прагматичность пугала. А уж о загадочном эпизоде в спальне, не к ночи будь помянутом, постаралась скорее забыть. Не рассказывать же об этом на исповеди…

Но в то же время поговорить с духовником хотелось.

— Я продолжаю грешить, по-прежнему живу с Александром Петровичем, — в очередной раз призналась Ольга, сразу беря быка за рога, поскольку твёрдо решила разобраться с творящимися в ней переменами.