ярусе, прямо возле «Каштана», в метре от прохладных труб торпедных аппаратов и, не раздеваясь, заваливаюсь поверх одеяла.

Когда после отбоя тревоги в отсек ввалилась разнузданная ватага и принялась шумно укладываться, я уже почти абстрагировался от действительности и до затухающего сознания доходили лишь невнятные обрывки каких-то фраз. Хозяин лежанки, а им оказался Фёдор Самокатов, мой торпедист и лидер местной шайки годков, был неприятно изумлён, обнаружив, что его место так вероломно занято, но не решился меня тревожить. Что-то пробурчав под нос, он тут же занял место на другой койке, переместив кого-то рангом пониже. Самокатов прекрасно помнил историю, произошедшую некоторое время тому назад, которая начисто отбила у него всякое желание вступать в пререкания с начальством. А было это так…

48

Педагогическая поэма

Около года тому назад, считая от времени описываемых событий, я был совсем ещё молодым офицером, и как в такой ситуации водится, на каждом шагу мне приходилось отстаивать свой авторитет. Данная проблема неминуемо встает перед каждым офицером-выпускником, попадающим служить в подразделения, где есть личный состав. Тут теория безжалостно сталкивается с практикой. На место абстрактного личного состава, о возможности встречи с которым нас заботливо предупреждали училищные преподаватели, приходят реальные матросы: жалкие, зашуганные караси, нахальные, прибуревшие годки и важные, до предела исполненные чувством собственного достоинства дембеля.

Прибыв после первого лейтенантского отпуска в экипаж, как положено, при параде и с кортиком, представившись по всей форме командиру, молодой офицер тут же с радостью узнает, что какие-то неизвестные родители уже успели доверить ему самое дорогое, что у них есть, — своих сыновей. С этой минуты приходится становиться для них всем: мамой, папой, дедушкой, бабушкой, любимой учительницей, а если надо, то и участковым инспектором. Хорошо, если фамилии вверенных тебе бойцов окажутся вполне уставными: Иванов, Петров, Сидоров или что-нибудь в этом роде. Ничего страшного, если среди подчиненных окажется, скажем, Аралекян, Нахалович, Кумпельбакский или даже Цукерман на худой конец. Несколько хуже, если это будет, скажем, Исраилмагилов, к тому же Насралло Хабибуллаевич, но в конце концов и это можно пережить. Я ничего не имею против наших бывших соотечественников из солнечных среднеазиатских республик, но считаю, что на подводный флот брать их не следовало. Единственное, что с горем пополам успевали они освоить за три года службы, — русский язык. На изучение специальности, заведования и всего остального сложнейшего хозяйства подводной лодки времени у них, как правило, не оставалось. Справедливости ради должен заметить, что это не касается представителей Казахстана. Большинство матросов, призванных оттуда, отлично владели русским языком, быстро осваивали технику, и никаких проблем с ними не возникало.

В такой вот ситуации, когда все пятнадцать союзных республик исправно поставляли на флот своих представителей, личный состав приходилось принимать в полном объёме и, как говорится, любить и жаловать. Любить и жаловать молодого лейтенанта, новоявленного их начальника, никто особо не спешил. Таким образом, становление молодого офицера происходило подчас в условиях, близких к экстремальным. Надо ли говорить, что вся его дальнейшая военно-морская судьба, карьера и комфортность службы напрямую зависели от того, как вольётся лейтенант в воинский коллектив, завоюет ли авторитет и уважение сослуживцев.

Замечу, что влиться в офицерский коллектив обычно большого труда не составляет, особенно если ты не полный идиот, не лентяй и не жлоб. Если по прибытии в экипаж ты хорошо проставился (т. е. накрыл стол), своевременно сдал все зачёты на самостоятельное управление заведованием и наравне со всеми офицерами начал тащить лямку — вахты, дежурства, наряды, — то всё, ты уже свой.

С матросами, понятно, сложнее. Это абсолютно другие люди, у них совершенно иной менталитет, свои взгляды на службу и на своё место в ней. В отличие от офицеров, они оказались здесь не по доброй воле. За свою нелёгкую жизнь на подводной лодке они не имеют ни денег, ни льгот, ни других реальных благ. Они просто отдают Родине какой-то абстрактный, лично им неизвестный долг. И, естественно, в большинстве случаев делают это нехотя, спустя рукава, единственно ради того, чтобы от них отвязались.

В описываемые времена поздней горбачёвской вольницы и махрового, на государственном уровне провозглашённого пацифизма ситуация обострилась невероятно. Для поддержания на необходимой высоте дисциплины и, следовательно, боеготовности флота у офицеров практически не оставалось средств воздействия на подчинённый личный состав. Этого вопроса я уже вскользь касался в одной из начальных глав. Представления о высоком долге, о необходимости защиты Родины, о почётности этой обязанности были полностью дискредитированы. Бесполезно было апеллировать к таким понятиям, как сознательность, ответственность, патриотизм. Неожиданно всё перевернулось с ног на голову. Недавние враги стали лучшими друзьями. Ценности, до сей поры казавшиеся незыблемыми и вечными, вдруг перестали котироваться совсем. Всё вокруг стало зыбко, лживо и насквозь пропитано цинизмом. Буквально за пару лет молодёжи вдолбили в голову мысль, что на нас никто не собирается нападать, что армия и флот не нужны, и, следовательно, что занимаемся мы тут всякой хернёй. В таких условиях для поддержания в экипаже дисциплины на должном уровне от офицера требовалось только одно: иметь у матросов непререкаемый авторитет. Как завоевать его, каждый решал сам. Кто-то с головой кидался в грех панибратства. Кто-то, ломая копья, пёр вперед, ни на миллиметр не отступая от устава. Пришлось и мне выбирать свой путь.

Первый вариант я отмёл сразу же, решительно и бесповоротно. Пример Макса, нашего начальника РТС[30], не вдохновил меня совсем. Будучи по характеру человеком добрым и мягким, Макс не сумел жёстко и решительно дистанцироваться от личного состава. Более того, он не смог придумать ничего лучшего, кроме как, знакомясь с подчинёнными, поздороваться с каждым матросом за руку и представиться просто и без прикрас — «Максим». Этим он подписал себе приговор. Не смертный, разумеется, но достаточно суровый. Моментально раскусив молодого офицера, бойцы принялись грамотно манипулировать им в угоду себе. Иначе как «Макс» никто из матросов его уже не называл, понятно, что и обращались демонстративно на «ты». Надо ли говорить, что потребовать и приказать Макс ничего уже не мог, а мог только смиренно просить. При этом он совершенно не был уверен, что его просьба когда-нибудь будет выполнена.

Я выбрал второй путь, хоть и был он тернистым и трудным. Случилось так, что буквально с первых часов пребывания на подводной лодке мне пришлось ощутить на себе явно недружелюбное отношение со стороны матросов. Неприкрытая враждебность личного состава, как потом обнаружилось, была вызвана несколькими причинами. Одна из них (и основная) состояла в том, что